Евгений Владимирович Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)

звался старой мерзкой сводней.

ХУЛИАН ДЕЛЬ КАСАЛЬ (1863–1893)

СМЕРТЬ МОИСЕЯ

Госпоже Аврелии Кастильо де Гонсалес

Библейское предание

I

Светило завершало дневный ход,

Светило угасало в блеске алом;

И над пустыней сумеречных вод

Был опрокинут бледный небосвод

Огромным алавастровым фиалом.

И веял на простор морских зыбей

Тончайший аромат лесов зеленых,

Которые росли близ волн соленых;

И трепетные стаи голубей

Скрывались на ночлег в масличных кронах.

И шепот густолистых сикомор

Струился, лепету оливы вторя;

Плескали крылья; и в вечерний хор

Мычание влилось: к отрогам гор

Стада от Мертвого влачились моря.

Стада шагали, опустив глаза,

Стада стремились прочь от горькой глади;

И наступало время петь цикаде…

И зрела благодатная лоза

Пространных виноградников Энгади.

Последний луч простерся над водой…

Ведомые угрюмым бедуином,

Верблюды шли несчетной чередой;

И тяжки были их горбатым спинам

Тюки с алоэ, миррой, розмарином.

И тьмою твердь укрыли облака,

И стало море Мертвое незримо;

А бедуины путь держали мимо,

И ни един не видел старика,

Ступавшего по склонам Аварима…

Провозгласивший некогда закон

Великому народу иудеев,

Отдохновения возжаждал он;

И двинулся, исполнив и содеяв,

Всевышнему вознесть последний стон.

И были травы горные колючи,

И восходил пророк, и был он бос.

И на вершине каменистой кручи

Он, устремляя взор в ночные тучи,

Последнюю молитву произнес.

II

«Сто двадцать весен и сто двадцать зим

Испепелили немощное тело;

И дух мой угасает купно с ним,

Но вера и досель не оскудела.

Да, правил я Тобой сужденный путь,

Но кончена стезя моя земная;

Трудился я, не смея отдохнуть,

Ни страха, ни отчаянья не зная;

Я, зривший пламень Твоего столпа,

Усердствовал в служенье неустанном;

Но тернии растит моя тропа,

И небеса поволоклись туманом;

Меня забыли в племени моем,

И поприща былого не осталось;

И по земле отныне мы вдвоем

Влечемся: я — и горькая усталость;

И я взываю: Господи! укрой

Благословенною могильной тенью

Того, кто жаждет мира, как герой,

Отдавший силы славному сраженью.

Ужели нужен я людскому роду,

Коль убывает утомленный слух,

И зренье иссякает год от году,

И черною тоской охвачен дух?

Да! время, хоть оно разит нескоро,

Браздами прочертило мне чело,

И унесло былую ясность взора,

И светлые виденья унесло;

И холодны, как лед, мои седины,

И мой хребет сгибается в дугу…

Ты внемлешь эти вздохи? Ни единый

Я без усилья сделать не могу.

О, смилуйся над немощным рабом,

Который искони Тебе был верен,

А нынче в Твой обетованный дом

Скребется, схожий с изнуренным зверем!

III

Он застенал, как позабытый пес,

Потом умолк… Недвижный, как утес,

Остался Моисей на горной тверди,

И ждал, дабы явился Ангел Смерти

И душу возрыдавшую унес.

И выслал Бог сурового гонца…

Но тот витал, приблизиться не смея,

И старого не тронул мудреца,

Зане объял седины Моисея

Горящий нимб тернового венца!

И не был явлен вожделенный знак

И понял старец, что вотще и втуне

Мольбы летели в запредельный мрак,

Подобно волнам, вздыбленным в буруне…

И выпрямился он, и молвил так.

IV

«Я кротостью покоя не обрел…

Смиренье ныне уступает гневу!

Светилам внятен жалобный глагол,

И зверю, и несмысленному древу, —

Но не Тебе, Всевидящий Творец,

Презревший --">