Николай Николаевич Асеев - Пламя Победы

мотопехота,

врага врасплох

сбивая влет,

стреляя с хода,

сметая с ног.

Не в мох обросшею руиной,

не стариной, —

Москва встает

среди равнины

живой стеной.

В старинных былях

не ищите:

подобья нет, —

вся юность на ее защите,

вся свежесть лет!

Она,

из каменных пеленок

повырастав,

с Наполеона опаленных

своих застав,

косою плеч своих саженью,

вскрутив снега,

в еще не виданном сраженье

крушит врага.

Артиллеристы

здесь не редкость,

их тесен ряд:

настойчивость,

упорство,

меткость,

скулы квадрат;

и рослых летчиков отряды —

стране родня;

и это — ширь ее ограды

и мощь огня.

Замаскированные в ветки, —

как лес застыл! —

Ждут сообщения разведки

про вражий тыл,

потом, нащупав

вражьи точки,

накроют цель —

и дуб сронил

свои листочки,

а иглы — ель!..

Давно разделали саперы

крутой овраг,

куда, не чувствуя опоры,

сползает враг.

И утро вспыхнет спозаранку

дыханьем мин,

а сверху — бомбы,

с флангов — танки,

и выбит клин!

Такой Москва

стоит повсюду

на сотни верст.

И валит враг

за грудой груды

из трупов мост.

Но вражье зверство

и свирепость —

обречены.

Москва —

неслыханная крепость

живой стены!

ФРОНТ НА ТЫСЯЧИ ВЕРСТ

Была ль то осень

или зима, —

все нынче спуталось в памяти;

казалось,

что время сошло с ума

в своей тарабарской

грамоте.

Я друга давнишнего потерял,

из верных

верного самого, —

ушел в ополчение

и пропал, —

поэта Петра Незнамова.

А сколько

таких же —

незнакомых —

ушло,

неведомых

сколько пропало?

Таких же

и по сие число

забытых Петров и Павлов.

Они собрались

сегодня в кружок,

сосед наклонился к соседу,

и я подойду к ним

на мокрый лужок

беззвучно слушать

беседу:

«Привыкшие

к утратам и потерям,

мы больше

синеве небес

не верим!

Когда над фронтом

катится звезда, —

ждешь грохота

в конце ее следа.

На небе — месяц,

молодой и прыткий,

глазеет вниз, —

еще не сбит зениткой.

Туман,

встающий молча из-за леса,

окутывает дымовой завесой,

и на лугу,

где сладко млеет сено,

приходит мысль

о запахе фосгена.

Пожарищем,

плывущим из-за хат,

дымит восток

и плавится закат.

Ряды кустов,

знакомые веками,

загримированы грузовиками.

Клин журавлей летит:

точь-в-точь —

над рощей

к бомбардировщику

бомбардировщик.

И тополя,

темны и молчаливы,

встают вдали,

напоминая взрывы.

Притворно все…

И на лесной опушке

поют обманным голосом

кукушки».

Сидят партизаны

в лесной стороне,

жуют партизаны

сухарь при огне.

Дымками чуть дышит

родное село,

снегами по крыши

его замело.

Ветер, дик и груб,

клонит дым у труб,

гонит, пригибает,

рвет за клубом клуб.

Над трубою дымы —

хата не пуста…

Страшны, нелюдимы

гиблые места.

Улица села

выжжена дотла,

словно все живое

вымела метла.

Ходит часовой

с «мертвой головой».

Вьюга запевает

нотой басовой.

Чудится ему:

в снеговом дыму

призраки мелькают

сквозь метель и тьму.

Пособи, зима,

посуди сама:

шаг врага попутай,

посводи с ума!

Чисты, непримяты

свежие снега.

Стынут автоматы

в пальцах у врага.

Снега целина,

вьюги пелена,

рухнув, вновь взмывает

воздуха стена.

У врагов в тылу

сквозь буран и мглу

сводные отряды

движутся к селу.

Помоги, пурга,

разгромить врага,

чтобы подкосилась

хищников нога.

Стужа их дерет,

ужас их берет,

ходят, автоматы

--">