Николай Николаевич Асеев - Том 3. Стихотворения и поэмы 1930-1941

Николай Николаевич Асеев Собрание сочинений в пяти томах Том 3. Стихотворения и поэмы 1930-1941

Большой читатель

1932

Большой читатель

1

Все, чем я дышу,

все, что я пишу

кстати или некстати,

волосы теребя, –

все это о тебе,

все это для тебя,

друг мой, Большой читатель.

Ближе – меж нас меж двух –

больше не встанет друг,

и – ни родни, ни брата…

Волосы теребя,

нечего мне от тебя

ни укрывать, ни прятать.

Прислушайся ж ко всему,

голосу моему –

не к вылущенной цитате!

К опыту моей седины

пыл свой присоедини,

друг мой, Большой читатель.

2

Страна в родовых напрягается схватках,

и ей, изо всех молодых матерей,

во всех ее порах – в Калугах и Вятках –

пора горячий пот утереть.

Страна в родовых сотрясается муках,

и только то ей подсобно в речи

(и больше ни слова, и громче ни звука),

что может тяжесть ее облегчить.

3

Могуч и красив

Урала массив –

в два мира уперся пятою.

Улегся, ленив,

ветра заслонив

тяжелой своей высотою.

Придавил непомерною гирей

яркоснежную зелень Сибири.

4

От избы – сто верст изба,

от руки – сто дней рука.

Но встает из снов Кузбасс –

малолетний великан:

зарыт в снегах по пояс,

стоит молотобоец.

Голос Кузбасса –

сумрачный бас

молотом – бац! –

и гора начнет колебаться.

5

Елок игла

и сосен кора,

меж сосен и елок

легла Ангара.

Вдвое и втрое

перед звонкой сестрой

может отстать,

уступив, Днепрострой.

И там, где шныряют белки юркие,

там – база черной металлургии.

6

Стой и глаза кругли,

какие в Сибири угли:

без зольности, сернистости, –

глядите сами,

как в яркости, в неистовстве

клокочет пламя.

Сравняться в силе не с кем им,

проделан опыт:

скорее, чем донецкими,

снега растопит.

7

А дальше, где синь

и где сопок груды,

мерцает цинк

и цветные руды.

И каждым дальним уголком

быть должен занят Геолком,

так как там,

где цепи бренчали,

все лежит,

как лежало вначале.

И нету путей,

и нету дорог

шагнуть стране

за уральский порог.

8

Нет, есть дороги –

до недотроги!

Начало есть крутому сдвигу.

Большой читатель – впереди.

Возьми Сибирь – большую книгу

и твердым ногтем прочерти

ее дороги и пути.

1930

Страна его знает

Вначале это казалось –

позой,

так призрачно длинен

был он

и худ.

Казалось, что это –

лишь тень завхоза,

виденье,

пригрезившееся стиху.

Секунду

он напоминал Дон Кихота:

так выцвел

его балахон дождевой;

но через секунду –

пропала охота

с героями прошлого

близить его.

Вначале

собрание глухо молчало,

сурово и скупо

губы поджав:

«Пускай-де

другие жуют мочалу,

кому под хвост

попала вожжа».

Совхоз был молод.

Кругом – неполадки.

Забот не отгонишь,

как с меда осу.

Пропольная –

недополоты грядки,

а тут уж

уборочная на носу!

Но главное –

это были подошвы:

сабо деревянным французов

родня.

Какой-то парень,

в прениях дошлый,

вступил ими

прямо в порядок дня:

«Я хотя

не избалован,

но,

конечно,

так сужу,

и,

конечно,

о столовой

я,

конечно,

не скажу.

Жизнь,

конечно,

нам не пряник,

но,

конечно,

мы в пути,

на подметках

деревянных

нам,

конечно ж,

не уйти!»

Хоть речь его

явно была кособока,

но парень

давился ей из нутра.

Собранье дышало

с чувством,

глубоко,

готовясь слушать

его до утра…

Тогда на сцену

взлетела персона,

от гнева дыханье

спирая в зобу.

(В какой костюмерной

перелицована?)

Кумач по колено.

Стрижен в скобу.

«Товарищи!

Принципиально…

Конкретно…

Определенно…

Прогульщик и рвач…

Мы дело имеем

с замашкой зловредной…

Фашизм мировой!..» –

надрывался кумач.

Собрание

вновь опало,

как дрожжи,

смотрело

в ревущую лозунгов пасть,

сводило брови

все строже

и строже

и ждало

художественную часть.

Когда ж воззвал он,

кончая,

к гласности,

совхозная холка

была --">