Генрих Гейне - Луккские воды

Гейне Генрих Луккские воды

Генрих Гейне

Луккские воды

Как мужу я жена...

Граф Август фон Платен-Галлер-мюнде.

Угодно графу в пляс пуститься -- Пусть граф распорядится, И я начну!

Фигаро

Карлу Иммерману, поэту, посвящает эти страницы в знак восторженного почитания автор ГЛАВА I

Когда я вошел в комнату к Матильде, она застегнула последнюю пуговицу на зеленой амазонке и как раз собиралась надеть шляпу с белыми перьями. Она быстро отбросила ее в сторону, как только увидела меня, и кинулась мне навстречу с развевающимися золотыми кудрями. "Доктор неба и земли!" -воскликнула она и по старой привычке схватила меня за уши и с забавнейшей сердечностью поцеловала.

-- Как поживаете, безумнейший из смертных? Как я счастлива, что вижу вас опять! Ведь на всем свете не найти мне человека более сумасшедшего, чем вы.' Дураков и болванов достаточно, и нередко их удостаивают чести принимать за сумасшедших; но истинное безумие так же редко, как истинная мудрость; быть может даже, оно -- не что иное, как сама мудрость, вознегодовавшая на то, что знает все, знает все гнусности этого мира, и потому принявшая мудрое решение сойти с ума. Жители Востока -- толковый народ, они чтут помешанного как пророка, а мы всякого пророка считаем за помешанного.

-- Но, миледи, почему вы не писали мне?

234

-- Я, доктор, написала вам, конечно, длинное письмо и пометила на конверте: вручить в Нью-Бедламе. Но вас, против всякого ожидания, там не оказалось, и письмо отправили в Сент-Люк, а так как вас и там не оказалось, то оно пошло дальше, в другое такое же учреждение, и совершило, таким образом, турне по всем домам умалишенных Англии, Шотландии и Ирландии, пока мне не вернули его с пометою, что джентльмен, которому оно адресовано, пока еще не засажен. И в самом деле, как это вы все еще на свободе?

-- Я хитро устроился, миледи. Повсюду, где я бывал, я умел обходить дома умалишенных, и, думаю,, это удастся мне и в Италии.

-- Друг мой, здесь вы в полной безопасности: во-первых, вблизи нет дома для умалишенных, а во-вторых, здесь мы хозяева.

-- Мы? Миледи! Вы, значит, причисляете себя к нам? Позвольте запечатлеть братский поцелуй на вашем челе.

-- Ах, я говорю, мы -- приехавшие на воды, причем я еще, право, самая разумная... А поэтому вы легко можете себе представить, какова же самая сумасшедшая, именно Юлия Максфилд, постоянно утверждающая, что зеленые глаза означают весну души; кроме того, здесь две молодые красавицы...

-- Конечно, английские красавицы, миледи?

-- Доктор, что значит этот насмешливый тон? По-видимому, изжелта-жирные, макаронные лица так пришлись вам по вкусу в Италии, что вы совершенно равнодушны к британским...

-- Плумпудингам с глазами-изюминками, грудям-ростбифам, отделанным белыми полосами хрена, гордым паштетам...

-- Было время, доктор, когда вы приходили в восторг всякий раз, как видели красивую англичанку...

-- Да, это было когда-то! Я и сейчас не склонен отказывать в признании вашим соотечественницам. Они прекрасны, как солнце, но -- как солнце из льда, белы, как мрамор, но и холодны, как мрамор, близ холодного их сердца замерзают бедные...

-- О! Я знаю кое-кого, кто не замерз и вернулся из-за моря свежим и здоровым, и это был великий, немецкий, дерзкий...

-- По крайней мере, он простудился так сильно близ

235

ледяных британских сердец, что до сих пор у него, насморк.

Миледи, казалось, была задета этими словами; она схватила хлыст, лежавший между страницами романа в виде закладки, провела им между ушей своей белой, тихо заворчавшей охотничьей собаки, быстро подняла шляпу с пола, кокетливо надела ее на кудрявую головку, раза два самодовольно взглянула в зеркало и гордо произнесла : "Я еще красива!" Но вдруг, как бы охваченная трепетом темного, болезненного ощущения, остановилась в задумчивости, медленно стянула с руки белую перчатку, подала мне руку и, стремительно угадав мои мысли, сказала: "Не правда ли, эта рука не так уже красива, как в Рамсгейте? Матильда за это время много выстрадала!"

Любезный читатель! Редко можно разглядеть трещину в колоколе, и узнается она лишь по звуку. Если бы ты слышал звук голоса, которым произнесены были эти слова, ты бы сразу понял, что сердце миледи -- колокол из лучшего металла, но скрытая трещина удивительным образом глушит самые светлые его тона и как бы окутывает их тайной грустью. Но я все-таки люблю такие колокола: они находят родственный отзвук в моей собственной груди; и я поцеловал руку --">