Владимир Владимирович Набоков - Горний путь

ЭЛЕГИЯ

Я помню влажный лес, волшебные дороги,

узорные лучи на дышащей траве…

Как были хороши весенние тревоги!

Как мчались облака по вольной синеве!

Сквозная стрекоза, мой жадный взор чаруя,

легко покоилась на освещенном пне.

Со струнами души созвучья согласуя,

чудесно иволга сочувствовала мне:

я чутко различал в зеленой вышине —

то плач прерывистый, то переливы смеха.

Березы, вкрадчиво шумящие вокруг,

учили сочетать со звуком точный звук,

и рифмы гулкие выдумывало эхо,

когда, средь тишины темнеющего дня,

бродя по прихоти тропы уединенной,

своими кликами даль мирную дразня,

я вызывал его из рощи отдаленной.

18 января 1918

ДВА КОРАБЛЯ

У мирной пристани, блестя на солнце юга,

с дремотной влагой в лад снастями шевеля,

задумчивы, стояли друг близ друга

     два стройных корабля.

Но пробил час. Они пустились в море,

и молчаливо разошлись они.

Стонали ветры на просторе;

     текли за днями дни.

Знакомы стали им коварные теченья,

знакома — верная, сияющая ночь;

а берега вдали вставали, как виденья,

     и отходили прочь…

Порой казалось им: надежда бесполезна.

Катился бури гром, и быстрой чередой

сменялась черная зияющая бездна

     всплывающей волной.

А иногда с тревогою угрюмой

они оглядывались вдруг,

и каждый полон был одной и той же думой:

     «Где ты, мой бедный друг?»

Да, много было бурь, да, много снов печальных,

обманных маяков и скрытых скал,

но ангел вещий, ангел странствий дальних,

     их строго охранял.

И срок иной настал… Угомонились бури;

а корабли куда-то вновь спешат,

и с двух сторон выходят из лазури,

     и вот — плывут назад!

Они сошлись и снова рядом встали,

о шири шелестя изведанных морей,

а волны слушали, но нет, — не узнавали

     тех старых кораблей…

26 марта 1918

«Цветет миндаль на перекрестке…»

Цветет миндаль на перекрестке,

мерцает дымка над горой,

бегут серебряные блестки

по глади моря голубой.

Щебечут птицы вдохновенней,

вечнозеленый ярче лист.

Блажен, кто в этот день весенний

воскликнет искренно: «Я чист!»

24 марта 1918

«О ночь, я твой! Все злое позабыто…»

О ночь, я твой! Все злое позабыто,

и жизнь ясна, и непонятна смерть.

Отражена в душе моей раскрытой

     блистательная твердь…

И мнится мне, что по небу ночному

плыву я вдаль на призрачном челне,

и нет конца сиянью голубому;

     я — в нем, оно — во мне.

Плыву, плыву. Проходят звезды мимо;

к одной, к другой причаливает челн

и вновь летит под шум неуловимый

     алмазно-чистых волн.

Я твой, о ночь! В душе — твое сиянье;

все грешное осталось на земле,

и ангелов я чувствую дыханье

     на поднятом челе!

18 апреля 1918

«Ты войдешь и молча сядешь…»

Ты войдешь и молча сядешь

близ меня, в вечерний час,

и рассеянно пригладишь

     на груди атлас.

Тихо книгу я закрою,

тихо подниму глаза,

пронесется надо мною

     прежняя гроза.

Ты устало усмехнешься,

я коснусь твоей руки,

побледнеешь, отвернешься,

     полная тоски.

«Жизнь моя, — скажу я властно, —

не сердись — ты не права!»

Но пойму я, что напрасны

     старые слова.

Ты ногтем забарабанишь:

поздно, поздно уж теперь!

Оглядишься, быстро встанешь…

     Скрипнет, стукнет дверь…

Отодвину занавески,

головой прижмусь к стеклу:

ты мелькнешь в закатном блеске

     и уйдешь во мглу.

23 мая 1918

«Вот дачный сад, где счастливы мы были…»

Вот дачный сад, где счастливы мы были:

стеклянный шар, жасмин и частокол.

Как некогда, каймою рдяной пыли

верхи берез --">