Уильям Шекспир - Лукреция

Уильям Шекспир Лукреция^[1]

Его милости ГЕНРИ РАЙОТСЛИ,

герцогу СОУТЕМПТОНУ,

барону ТИЧФИЛДУ

Любовь, которую я питаю к вашей светлости, беспредельна, и это скромное произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только доказательства вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое посвящение будет принято вами. То, что я создал, принадлежит вам, то, что мне предстоит создать, тоже ваше, как часть того целого, которое безраздельно отдано вам. Если бы мои достоинства были значительнее, то и выражения моей преданности были бы значимее. Но каково бы ни было мое творение, все мои силы посвящены вашей светлости, кому я желаю долгой жизни, еще более продленной совершенным счастьем.

Вашей светлости покорный слуга

Уильям Шекспир

Из лагеря Ардеи осажденной^[2]

На черных крыльях похоти хмельной

В Колладиум^[3] Тарквиний распаленный

Несет едва горящий пламень свой,

Чтоб дерзко брызнуть пепельной золой

И тлением огня на взор невинный

Лукреции, супруги Коллатина.

Верна супругу! — Вот что в нем зажгло

Настойчивое, острое желанье…

Ведь Коллатину вдруг на ум пришло

Расписывать супруги обаянье,

Румянец щек и белизны сиянье,

И прелесть звезд, горящих на земле,

Как свет небесных звезд в полночной мгле.

В шатре Тарквиния он прошлой ночью

Поведал о сокровище своем

И как богатств бесценных средоточье

 Он отыскал по воле неба в нем…

А дальше он упомянул о том,

Что хоть цари у всех слывут в почете,

Но жен таких у них вы не найдете.

Минута счастья озаряет нас

И, отблистав, мгновенно исчезает…

Так серебро росы в рассветный час

Под золотым величьем солнца тает.

Едва родившись, сразу умирает!

Честь и краса, к несчастью, не всегда

Защищены судьбою от вреда.

Сама собою прелесть убеждает

Без красноречия глаза людей.

Ужель необходимость возникает

 То восхвалять, что нам всего ценней?

 Зачем же Коллатин в пылу речей

Обмолвился о камне драгоценном?

Иной раз быть не стоит откровенным!

Быть может, хвастовство красой жены

Тарквиния порыв воспламенило…

Порой сердца ушами смущены!

А может быть, ему завидно было,

Иль вот какая колкость уязвила,

Что, скажем, он владеет, Коллатин,

 Тем, чем владеть не может властелин.

Что б ни было — но все же размышленье

Его вперед, волнуя сердце, мчит…

Дела и честь, друзья и положенье

Забыто все! Он задушить спешит

Глухой огонь, что в печени горит.

О ложный жар, ты — лед на самом деле,

В твоей весне еще шумят метели.

Когда проник в Коллациум злодей,

Он принят был Лукрецией самою…

Он схватку видит на лице у ней

Меж добродетелью и красотою.

То прелесть побеждалась чистотою,

То красота выигрывала бой,

Весь блеск невинности затмив собой.

Но красота, венчаясь белизною,

Зовет на помощь белых голубей,

А добродетель в споре с красотою

Румянец хочет отобрать у ней…

В век золотой уж был он у людей

И в наши дни, как встарь, порой бывает,

Что белизну румянец защищает.

Так на лице геральдика ясна;

Румянец с белизной вступил в сраженье…

Две королевы, каждая сильна,

И обе трона жаждут в исступленье.

В них честолюбье разжигает рвенье,

Но каждой, так могущественна власть,

Что ни одной им не придется пасть.

Война лилей и роз идет безмолвно,

За ней Тарквиний пристально следит,

И взор его — разведчик хладнокровный…

Но все ж, боясь, чтоб не был взор убит,

Как трус, позорно сдаться он спешит

Обеим армиям. Ему пощаду

Они даруют, им побед не надо.

И он решил, что мужа скуп язык,

Хоть ей похвал он расточал довольно,

Муж попросту унизил этот лик,

А впрочем, сделал это он невольно,

От неуменья. И в мечте крамольной

Тарквиний перед римлянкой застыл

И глаз с нее влюбленных не сводил.

Но дьявола пленившая святая

 Не --">