Георгий Аркадьевич Шенгели - Еврейские поэмы

первое свершил убийство.

Бежал. Обжег песком пустынь

Подошвы с натруженной кожей

И видел в зное облик Божий

Неизглаголемых святынь.

Ведя верблюда к водопою,

Минуя каменистый склон,

Неопалимой купиною

Ты был навеки опален.

Багряное железо сердца,

Как воск, оттиснуло печать,

И казней громовую рать

Обрушил ты на иноверца.

Как скалы непреодолим,

Звал тьму и воды полнил кровью,

Проказу сеял, веял дым,

Твоим веленьем Серафим

Прошел по каждому становью

С мечем губительным своим.

И темной смертью потрясая,

Ты одолел неравный торг

И плен трехвековой расторг,

И вывел свой народ из края,

Где каждый глиняный кирпич

Замешан был на детской крови,

Где истекал в бессильном зове

Непрекращающийся клич.

И сорок лет в песках пустыни

Твой вился, твой метался след,

И ропоты, и крик гордыни, —

Ты сокрушал их сорок лет.

Ты медного воздвигнул змия,

Ты золотого сжег тельца

И пеплом воды ключевыя

Заквасил ты, и до конца

Их пили павшие в пороках.

В теснинах, на горах высоких

В борьбе с напором вражьих сил

Ты встал в молении трехдневном

И, к небесам в упорстве гневном

Вздев руки, их окостенил.

И говоря в Синайских громах

С железногласым Божеством,

Ты выбил в каменных отломах

Законы вековым резцом.

И яро раздробив скрижали

У ног отпадших сыновей,

Вновь шел ты в громовые дали

Средь вулканических зыбей.

И Богу рек: — Не смей карать их!

А если нет, — то и меня

Извергни в огненных проклятьях

Из вечной книги бытия! —

И к утру, помертвев в печали,

Ты головы поднять не мог.

А над тобой покорный Бог

Чеканил новые скрижали.

АВИСАГА

Подобно углю, что, истекши жаром,

Холодной опыляется золой, —

Певец Давид скрывает пеленой

Плеча, не опаленные загаром.

На ноги тянет теплые меха,

Велит жаровни разожечь у ложа,

Но старческая ледянеет кожа,

И сердца жизнь — неслышимо тиха.

Но в жаркий полумрак опочивальни,

В дыхание сандаловых углей

Вдруг вбрызгивается простор полей,

Полынный, пряный дух долины дальней:

Безропотна, испуганна, проста

Суннамитянка входит Ависага.

Плывет очей сапфировая влага,

И рдеет смуглой кожи теплота.

И душное откинув покрывало,

Скрываючи томленье и испуг,

Она сплетением горячих рук

Царя больную грудь опеленала.

И к ней прильнувши грудью золотой,

Над мглой царевых глаз клоня ресницы,

Сияла теплым взглядом кобылицы

И дрожью мышц передавала зной.

И греющее было сладко бремя,

И оживленный призывает царь

Начальника певцов и хор, как встарь,

Ладонью прикрывает лоб и темя.

И — огненосный пенится псалом,

Как смоквы зрелые, спадают звуки,

В них клокотание последней муки,

Последней радости свежащий гром.

А Ависага простирает взоры,

Не слушает великого певца:

Пред нею солнце, солнце без конца

И знойные, ее родные горы.

ЭККЛЕЗIАСТЪ

Закат отбагровел над верой грудой гор,

Но темным пурпуром еще пылают ткани,

И цепенеет кедр, тоскуя о Ливане,

В заемном пламени свой вычертя узор.

И черноугольный вперяя в стену взор,

Великолепный царь, к вискам прижавши длани,

Вновь вержет на весы движенья, споры, брани

И сдавленно хулит свой с Богом договор.

Раздавлен мудростью, всеведеньем проклятым,

Он, в жертву отданный плодам и ароматам,

Где тление и смерть свой взбороздрили след, —

Свой дух сжигает он и горькой дышит гарью.

 —  Тростник! Светильники!  —  и нежной киноварью

Чертит на хартии: Все суета сует.

РАЗРУШЕНIЕ

Кровь стала сгустками от жажды воспаленной.

Иссохшая гортань не пропускала хлеб.

И город царственный весь превратился в склеп.

И в знойных улицах клубился пар зловонный.

И вот — задавлены. Искромсаны колонны,

И покоренный царь под иглами --">