Уильям Пирс - Как я стал радикалом

Как я стал радикалом

ДО 30 лет меня почти не интересовали ни политика, ни расовый или социальный вопросы. У меня не было никакой стройной идеологии, и, если не принимать в расчёт скоротечного увлечения христианством между четырнадцатью и восемнадцатью годами, я был совершенно равнодушен к идеологическим вопросам. Во время Второй Мировой войны я был ещё слишком юн, чтобы понимать или даже просто принимать во внимание вопросы, связанные с этим ключевым политическим событием века. Даже нескончаемый поток военных фильмов, призванных поднять боевой дух, и прочей ура-патриотической пропаганды (штампуемой, кстати, представителями того же племени, которые во время корейской и вьетнамской войн приложили столько же усилий, чтобы американский боевой дух подорвать) никак на меня не влиял; я был настолько увлечён научной фантастикой, что редко находил время для чего-то ещё. Став подростком, я несколько охладел к чтению научной фантастики (я уже давно полностью её забросил), зато теперь моё внешкольное время целиком занимало настоящее увлечение – наука. В спальне я оборудовал лабораторию и все деньги, которые зарабатывал, постригая газоны и разнося газеты, тратил на химические реактивы и приборы. После одного несчастного случая, когда в моей спальне вспыхнули занавески, а мальчишка-приятель попал в больницу с серьёзными ожогами второй и третьей степени, мою лабораторию изгнали в гараж, но мой интерес не уменьшился. В своих юношеских мечтах, за десять лет до запуска Спутника-1, я грезил космическими полётами и исследованиями. Даже после того как в пятнадцатилетнем возрасте меня отправили в военное училище, я по-прежнему почти безраздельно был увлечён наукой. Каждый месяц я с нетерпением ожидал, когда придёт свежий “Сайентифик Америкэн”, как прежде дожидался появления в газетном киоске “Инопланетных историй”. В военном училище мне удалось хитростью устроиться на дневную работу – уборщиком в кладовке химлаборатории, в которой по небрежности преподавателей царил полный беспорядок, и я пользовался этой возможностью, чтобы самоучкой дальше постигать науку. Когда я поступил в Университет Райса (в то время Институт Райса) в техасском Хьюстоне, то выбрал своей специализацией физику, а неосновным предметом математику. Всякому, кто не имел профилирующим предметом физику, сложно будет оценить, что это значит, то есть насколько ответственного отношения и какого приложения умственных сил она требует. Пока те, кто изучал английский язык и социологию, варились в университетской политике, похищали трусики у студенток, устраивали пивные вечеринки и общажные посиделки, мы с другими физиками корпели над решениями уравнения Лапласа и в поте лица вычисляли траектории частиц. Не то чтобы у нас вовсе не оставалось времени на секс, пиво и прочие излюбленные студентами забавы, просто физики, сравнительно с другими специалистами, были вынуждены предаваться этим удовольствиям на бегу. И гораздо туже с этим стало, когда я поступил в аспирантуру, сначала в Калтех, а позже в Колорадский университет. В сутках попросту не хватало часов, а в неделе дней, чтобы осиливать весь обязательный учебный материал и одновременно изводить себя беспокойством из-за политики и по иным не входящим в программу поводам. Учёба в качестве аспиранта-физика – это поистине всепоглощающее занятие, а я был аспирантом почти без перерывов с 21 до 29 лет, в ту пору жизни, когда большинство молодых интеллектуалов много размышляют – или, по крайней мере, отлично осведомлены – о злободневных политических и социальных проблемах. Но в моем случае всё свободное от физики время проходило в бурной физической деятельности: я волочился за юбками, катался на лыжах, занимался парусным спортом, альпинизмом и стрельбой. Ближе к концу аспирантуры не оставалось времени даже на отдых, и часто, закончив работу далеко за полночь, я засыпал в своей лаборатории на раскладушке рядом с электромагнитом. Итак, когда накануне своего двадцатидевятилетия я стал младшим преподавателем физики в Университете штата Орегон, я, можно сказать, идеологически был девственником. И мне удалось сохранять свою девственность ещё год, потому что столько времени мне потребовалось, чтобы оборудовать новую лабораторию, увериться в своей способности вести курсы, которые мне назначили (особенно курсы для аспирантов), и “обжиться”. Тогда, впервые в моей взрослой жизни, у меня