Уильям Пирс - Как я стал радикалом

самую суть либерализма. С их точки зрения, учение о всеобщем человеческом равенстве просто не подлежало сомнению. Они считали, что чёрные биологически равны белым, а сравняться с белыми в социальном плане им мешают лишь “несправедливость” и “угнетение”, которые необходимо устранить любой ценой. Честно говоря, я не склонен был вникать в споры о том, равноценны ли от природы чёрные и белые. Если военное училище чему меня и научило, так это тому, что идея о прирождённом равенстве людей насквозь ложная. Подобную идею может поддерживать только тот, кому, в отличие от меня, не довелось провести два года в закрытом коллективе и тесном соседстве с пятьюстами других человеческих существ. Я узнал своих соучеников (все они были белыми) гораздо ближе, чем может узнать кого-либо обычный человек, и на изобилии примеров уяснил, что они чрезвычайно отличаются друг от друга прирождённым качеством. Одни мои одноклассники выделялись умом, характером и восприимчивостью; другие были совершенными ничтожествами; третьи в разной мере сочетали в себе черты первых и вторых. Сознавая различия в биологическом качестве, которые существуют среди белых, я не был склонен соглашаться с категорическим утверждением либералов, что чёрные-де “равны” белым. И всё же вопрос, близок ли средний интеллект чёрных интеллекту белых и схожи ли эти расы друг с другом в каком-то ином, более конкретном отношении, не стоял для меня остро. Чёрные явным образом отличались от белых, и, на мой взгляд, ответа требовал вопрос, какое взаимоотношение между двумя расами было бы приемлемым. Должна ли это быть сегрегация, которой требовали те визгливые толстощёкие женщины, полная и немедленная интеграция, на которой настаивали представители СМИ, или же какой-то третий путь? И как следует понимать исключительную роль евреев во всём этом? Мои коллеги консервативных убеждений помогли мне решить эти вопросы с большим успехом, нежели либералы. Кое-кто из них, бывало, шептал мне сердито с глазу на глаз: “Это евреи разводят агитацию за ‘гражданские права’”. Но зачем? Внятного ответа не было. И что в таком случае делать ответственному человеку, кроме как возмущаться шёпотом? Но и на этот вопрос у консерваторов не было ответа. В поисках консервативного решения я даже посетил несколько собраний местной ячейки Общества Джона Бёрча. По мнению её членов, вся эта шумиха вокруг “гражданских прав” была частью коммунистического заговора с целью захватить власть в стране. Допустим, так и было, но эта версия не отвечала на мой главный вопрос – о расе. Вскоре я выяснил, что членам Общества Бёрча под страхом исключения запрещалось поднимать именно те две темы, которые я желал обсудить с умными людьми, – расовый и еврейский вопросы. Когда я в очередной раз их затронул, мне вручили брошюру, где объяснялось, что всякий, кто поднимает эти вопросы на собраниях Общества Бёрча, почти наверняка является “нейтрализатором” – то есть коммунистическим агентом, цель которого “нейтрализовать” Общество Бёрча, вопросами о расе и евреях отвлекая его членов от борьбы с коммунизмом. Я убедился, что консерваторы в среднем столь же узколобы и нетерпимы, сколь и либералы. Я также с грустью осознал, что чем бы ни были славны университеты в века минувшие, в наше время их едва ли можно назвать сообществами учёных, “учреждёнными ради свободы исследований, разумного и бесстрашного поиска истины, красоты и добродетели и благословлённых на отважные деяния ”, как гласит надпись на моём дипломе, выданном Институтом Райса. В основном это сообщества приспособленцев, которые только изображают научную работу. Допускаю, что свободных духом людей и не связанных условностями мыслителей в обычном американском университете в процентном отношении пока что больше, чем в обычной забегаловке для неотёсанных мужланов, но не радикально больше. У них разные клише, но первобытная вонь стадного инстинкта и тут и там сильна почти одинаково. В поисках ответов я обратился к университетской библиотеке. Я начал жадно читать книги по темам, которые прежде, в силу своей научной специализации, был вынужден почти обходить вниманием, особенно книги по истории. Сначала я читал довольно бессистемно: после книге о Гражданской войне и периоде Реконструкции брался за Гиббона, потом – за историю Второй мировой войны, а после – за исследование доисторической Европы. Однако со временем мне удалось составить взгляд на историю, --">