Марина Ивановна Цветаева - Мемуарная проза

Вячеславом, почти прильнув к нему – какой-то грязный 15-летний оболтус, у которого непрестанно
1

1

Дословно: магистр чернил (нем.).
7

течет из носу. Чувствую, что вся зала принимает его за сына
Вячеслава. («Бедный поэт!» – «Да, дети великих отцов…» –
«Хоть бы ему носовой платок завел…» – «Впрочем – поэт, –
не замечает!..») – А еще больше чувствую, что этого именно и
боится Вячеслав – и не могу – давлюсь от смеха – вгрызаюсь в
платок…
Вячеслав говорит о солнце соблазняющем, о солнце слепом, об огне неизменном (огонь не растет – феникс сгорает и
вновь возрождается – солнце каждый день восходит и каждый день заходит – отсутствие развития – неподвижность).
Надо быть солнцем, а не как солнце. Бальмонт – не только
влюбленный соловей, но и костер самосжигающий.
Потом приветствие английских гостей – толстая мужеподобная англичанка – шляпа вроде кепи с ушами, мелькают
слова: пролетариат–Интернационал. И Бальмонт: «Прекрасная английская гостья», – и чистосердечно, ибо: раз женщина – то уже прекрасна и вдвойне прекрасна – раз гостья
(славянское гостеприимство!).
Говорит о союзе всех поэтов мира, о нелюбви к слову Интернационал и о замене его «всенародным»… «Я никогда не
был поэтом рабочих, – не пришлось, – всегда уводили какието другие пути. Но может быть, это еще будет, ибо поэт –
больше всего: завтрашний день»… о несправедливости
накрытого стола жизни для одних и объедков для других.
Просто, человечески. Обеими руками подписываюсь.
Кто-то с трудом протискивается с другого конца залы. В
руке моего соседа слева (сижу на одном табурете с Еленой),
очищая место, высоко и ловко, широким уверенным нерусским движением – века вежливости! – взлетает тяжеленное
пустое кресло и, описав в воздухе полукруг, легко, как игрушка, опускается тут же рядом. Я, восхищенно: «Кто это?»
2

2

Свои! (примеч. М. Цветаевой).
8

Оказывается – английский гость. (Кстати, за словом гость совершенно забываю: коммунист. Коммунисты в гости не ходят, – с мандатом приходят!) Топорное лицо, мало лба, много
подбородка – лицо боксера, сплошной квадрат.
Потом – карикатуры. Представители каких-то филиальных отделений «Дворца Искусств» по другим городам. От
Кооперативных товариществ – какой-то рабочий, без остановки – на аго и ого – читающий, – нет, списывающий голосом! – с листа бумаги приветствие, где самое простое слово:
многогранный и многострунный.
Потом я с адресом «Дворца Искусств», – «От всей лучшей
Москвы»… И – за неимением лучшего – поцелуй. (Второй в
моей жизни при полном зале!)
И японочка Инамэ – бледная, безумно волнующаяся: «Я
не знаю, что мне Вам сказать. Мне грустно. Вы уезжаете. Константин Дмитриевич! Приезжайте к нам в Японию, у нас
хризантемы и ирисы. И…» Как раскатившиеся жемчужины,
японский щебет. («До свидания», должно быть?) Со скрещенными ручками – низкий поклон. Голос глуховатый, ясно
слышится биение сердца, сдерживаемое задыхание. Большие
перерывы. – Ищет слов. – Говор гортанный, немножко цыганский. Личико желто-бледное. И эти ручки крохотные!
«Русские хитрее японцев. У меня был заранее подготовлен
ответ», – и стихи ей – прелестные.
Потом, под самый конец, Ф. Сологуб – старый, бритый,
седой, – лица не вижу, но, думается – похож на Тютчева.
«Равенства нет и слава Богу, что нет. Бальмонт сам был бы
в ужасе, если бы оно было. – Чем дальше от толпы, тем лучше. – Поэт, не дорожи любовию народной. – Поэт такой редкий гость на земле, что каждый день его должен был бы быть
праздником. – Равенства нет, ибо среди всех, кто любит стихи
Бальмонта, много ли таких, которые слышат в них нечто,
кроме красивых слов, приятных звуков. Демократические

9

идеи для поэта – игра, как монархические идеи, поэт играет
всем. Единственное, чем он не играет – слово».
Никогда не рукоплещущая, яростно рукоплещу. Ф. Сологуб говорит последним. Забыла сказать, что на утверждение:
«Равенства нет» – из зала угрожающие выкрики: «Неправда!» – «Как кому!»
Бальмонт. Сологуб. Сологуб Бальмонта не понял: Бальмонт, восстающий против неравенства вещественного и требующий насыщения низов – и Сологуб, восстающий против
уравнения духовного и требующий раскрепощения высот.
Перед хлебом мы все равны (Бальмонт), но перед Богом мы
не равны (Сологуб). Сологуб, в своем негодовании, только довершает Бальмонта. – «Накормите всех!» (Бальмонт) – «И --">