Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

магазин и купить себе туфли.

Помню, как–то раз, Джон стоял на кухне у плиты и варил томатный суп, пробуя его ложкой.

— Ты берёшь ложку в рот! — воскликнула я с возмущением. — Ты занесёшь туда микробов!

— Это деревянная ложка, — сказал он многозначительно, — дерево убивает микробы.

Прямо под кухней находился колодец и вода насосом поднималась наверх. Когда начинались сильные дожди этим же насосом откачивали лишнюю воду, но ни мне, ни Джону никто не сказал про это. Впервые мы поняли, что что–то не так, когда на полу кухни появилась огромная лужа, вода продолжала прибывать и мы начали черпать её ковшиком. Отца было не добудиться, позвать некого, нам оставалось ждать пока не кончится дождь и вода сама не уйдёт.

В конечном счёте, отец уже не мог встать без нашей помощи с постели и собраться на работу. Иногда мы не могли его разбудить и он лежал весь день на простынях, которые через некоторое время превратились в грязные тряпки. Он храпел, сопел, бормотал что–то, но не откликался на наш голос, пока не наступало время, когда открывался паб.

У нас кончились и уголь, и дрова. Джон вспомнил, что видел уголь на железнодорожной насыпи, как раз там, где паровоз проходил под мостом. И мы стали туда ходить, собирая уголь в старую сумку Лил, там было достаточно угля, чтобы обогреть дом и приготовить еду. За эти недели мы с Джоном почти что срослись друг с другом, ведя скрытный образ жизни. Мир, казалось, позабыл о нас.

По вечерам мы вылезали из дома поиграть с Леди и дать ей побегать. Мы прочёсывали округу вместе с Ники Эйре, который потихоньку таскал деньги из папиной кассы в пабе, и был для нас потенциальным источником еды. Он забавлялся тем, что, купив бутылку газировки, выливал её в канал прямо на наших глазах, но надо сказать, иногда он воровал для нас хлеб с кухни и мы ему за это многое прощали.

Должно быть каждому, кто встречал нас, было очевидно, в каком мы бедственном находимся положении. Джон просто был не в силах уследить за всем и моё платье с каждым днём становилось всё грязнее и прозрачнее от дыр. Теперь, если ребёнок придёт в школу в таком виде, немедленно вызовут социальные службы и заберут его в 24 часа. Но прежде, никто на это не обращал внимания.

Одной из учительниц так стало меня жалко, что она принесла целый мешок всяких вещей, там даже я нашла одно из её платьев. Голубое с морским воротничком, но оно было на взрослую женщину и висело на мне как на вешалке, доставая до пола, а рукава закрывали мне ладони. Но я его надела в школу, так как в моём платье ходить я уже не могла, ещё я нацепила её большущие парусиновые туфли, которые спадали с меня при каждом шаге. Но посмотрев на себя в зеркало, я смирилась со своим новым образом.

Другие дети нас часто дразнили и обижали. Меня они иначе как «цыганкой» или «жестянщицей» не называли за мой неряшливый и неподходящий вид. Теперь я понимаю, что это было формой расовой неприязни, но тогда, ребёнком, меня это страшно бесило и одновременно душил стыд. Но это научило меня решительности и более всех других я стала защищать своё я от ударов судьбы. В школе никто так плохо не одевался как мы. Педагоги нас жалели тем более, чем больше ненавидели нас другие дети, но в уличных играх мне не было равных. Во мне зародилась мысль бросить школу и начать свою собственную игру, по крупному, или вместе с Джоном, если бы мне удалось уговорить его присоединиться ко мне.

Однажды в пабе отец встретил супружескую пару и они сказали ему, что могли бы присмотреть за его детьми, если он, конечно, не возражает. Конечно он тут же согласился. Они приехали вместе со своими четырьмя детьми и мы с Джоном тут же были ими низвергнуты тщательным осмотром. Нам было ясно, что это плохие люди, но отец не обращал на такие мелочи внимания. Поскольку они были готовы избавить его от заботы о нас, он не собирался задавать им никаких вопросов или что–то требовать от них. Но это не стало для нас той тихой жизнью, о которой он так тосковал. Однажды, придя из школы, я вдруг обнаружила, что будка пуста.

— Где Леди? — закричала я, — где моя собака?

Начать с того, что они никогда нам ничего не объясняли, поэтому они сказали мне, что собака внезапно заболела и ветеринар сказал, что её необходимо усыпить. На следующий день их эльзасец занял её место в будке. Стало ясно, что уже ничего не спасти и не на кого положиться. Я начала думать, что если Лил об этом узнает, то приедет и спасёт нас, но у --">