Наталья Давидовна Старосельская - Каверин

послевоенной действительности позиции бывших «серапионов» определились достаточно жестко.

Вениамин Александрович Каверин был одним из немногих крупных писателей, кто категорически отказался участвовать в травле Бориса Пастернака, которая поднялась после опубликования на Западе его романа «Доктор Живаго» и присуждения писателю Нобелевской премии. И после знаменитого постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» Каверин, живший тогда еще в Ленинграде, почти демонстративно заходил за опальным Михаилом Зощенко, чтобы вместе с ним прогуляться по улицам и паркам, в то время как многие собратья по перу, завидев Михаила Михайловича, переходили на другую сторону.

Он был в числе тех, кто подписал коллективное письмо в защиту Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского; доклад «Насущные вопросы литературы», который Каверин подготовил для IV съезда Союза писателей СССР, ему запретили произносить.

А в 1968 году в письме Константину Федину, бывшему в ту пору секретарем Союза писателей СССР, Вениамин Александрович объявил о своем разрыве с ним за то, что тот не допустил к публикации «Раковый корпус» А. И. Солженицына. И письмо это мгновенно стало достоянием общественности. Так завершились отношения с едва ли не последним из оставшихся к тому времени «братьев»…

Часто поводом для написания книги или статьи о ком-то или о чем-то служит некая «круглая» дата со дня события, рождения или смерти. С Вениамином Александровичем Кавериным у меня случилось иначе — просто в один прекрасный день рука сама потянулась к книжной полке, на которой стоят его собрание сочинений, отдельные издания. Собирала и зачитывалась ими моя мама, стремясь и меня пристрастить к удивительной магии этого писателя.

Тогда это не получилось, я читала произведения Каверина, отдавала должное увлекательным сюжетам и прекрасному языку, однако полностью захвачена им не была. Вероятно, пришел тот самый день и час, когда возникла неосознанная необходимость что-то понять — в литературе, в ее истории, причудливо перекликающейся с нынешней, и в собственной жизни. Может быть, потому что великого вокруг стало слишком много, а настоящего, рассчитанного на работу мысли и чувства, слишком мало? — не знаю, но что-то неведомое потянуло именно к этим книгам.

Оторваться оказалось невозможно — том за томом, с карандашом в руках, я углубилась в совершенно другой мир: тот, в котором культура неотделима от реальной жизни, в котором без назиданий и акцентов выстраивается шкала нравственных ценностей, однажды и навсегда, в котором живет и дышит удивительной, забытой красоты великий и могучий русский язык, а занимательность сюжета не затеняет психологической отточенности характеров…

Из далеких 20-х годов XX века протянулась ниточка в стоящие на пороге 20-е годы следующего века, и она оказалась слишком прочной, чтобы ее можно было оборвать, — надо просто попытаться распутать узелки, которые затянуло на ней время, потому что без тщательного этого распутывания дальнейший путь культуры окажется слишком прямолинейным и простым. И во многом — лживым.

А что касается рассуждений о великом как понятии, которым столь часто оперируют нынче все кому не лень, — теперь, когда великим объявляется почти всё, что создается литературой, театром, кинематографом, гораздо более значимым становится понятие Настоящего.

Того самого, которое добывается алхимиками из металлов и превращается в золото.

И золото прозы и мемуаров Вениамина Каверина с течением времени не тускнеет, а лишь ярче горит, потому что оно и есть — Настоящее.

Глава 1 «КТО ЖЕ Я?»

Настоящая фамилия писателя была Зильбер. Он родился 6 (19) апреля 1902 года в семье капельмейстера 96-го пехотного Омского полка Абеля Абрамовича Зильбера и его жены, владелицы музыкальных магазинов Анны Григорьевны Дессон. О родителях, их характерах, привычках, о самой их роли в воспитании детей в мемуарной книге Вениамина Александровича Каверина рассказано достаточно много, чтобы представить себе атмосферу дома, в которой росли будущий писатель, его братья и сестры.

В семье было шестеро детей, и каждый из них так или иначе оставил свой след в истории: о сестре Елене Каверин писал в «Освещенных окнах»: «…Семейное честолюбие было воплощено в… Лене, с четырнадцати лет учившейся в Петербургской консерватории по классу известного Зейферта. Она играла на виолончели, у нее был „бархатный --">