Николай Бажанов - Рахманинов

Николай Бажанов Рахманинов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая СТАРАЯ ЕЛЬ

1

Хмурый и ветреный новгородский край кто-то прозвал Голубою Русью.

И правда, если присмотреться хорошенько, все в ней было голубо: и лесная даль, и тихий свет озерной воды в чащах ивняка, и ковры цветущего льна на полях, и девичьи глаза. Даже льняная береста сквозных березовых чащ в облачный день выглядела голубоватой.

А чтобы приукрасить немного эту однотонную голубень, по опушкам леса и высоким обочинам дорог все лето буйным малиновым цветом цвел иван-чай.

Истоки памяти почти всегда скудны. Мы лишены «чувства своего начала». Сперва он совсем ничего не мог припомнить. Потом, как из тумана, вышли темные липы, скворечни подле засыпанного колодца и серая источенная жучком колода, а потом и звезда зажглась, заиграла над соломенными крышами гумен.

Но старый онежский дом, сбитый еще в пушкинские времена из толстых бревен, теперь позеленелых от дождей и туманов, был и раньше, до того как под его кровлей в марте 1873 года Сережа Рахманинов увидел свет. Напротив крыльца стояла вековая ель. Важно помахивая косматыми рукавами, она как бы благословляла новорожденного пришельца в Голубую Русь на долгий путь, который перед ним только еще открывался.

Дом жил своей жизнью. Вечно за стенами, под полом и на чердаке что-то сыпалось, скрипело, шуршало. Особенно по ночам. Днем няньки, ключницы и приживалки шныряли по комнатам, ссорились, наушничали и шептались. С утра до ночи надоедливый скрип дверей, топот детворы и сердитая воркотня нянек.

В гостиной пахло печами и антоновскими яблоками, сваленными в кучу на соломе возле балконной двери.

В углу стояло фортепьяно — очень старый, красного дерева ящик на кривых ножках. Первые воспоминания о нем у Сережи были не из приятных. Под роялем он нередко сидел, всхлипывая, когда случалось ему напроказить. А мать тем временем наигрывала всегда один и тот же старинный чувствительный романс. Эта музыка почему-то казалась Сереже особенно обидной.

Но когда в доме царили мир и согласие, за фортепьяно частенько садился отец Сергея — Василий Аркадьевич. Звуки веселые и шаловливые, как солнечные зайчики в погожий мартовский день, плясали и прыгали по комнате. Сережа принимался громко смеяться от радости. Однажды, осмелев, он начал карабкаться на табурет, добираясь до клавишей. Мать, увидав, припугнула его.

Высокая кроткая женщина, бледная и молчаливая, почти всегда в темном платье, заколотом у ворота костяной брошью, Любовь Петровна Рахманинова, в девичестве Бутакова, была постоянно занята своими мыслями и нередко казалась безучастной ко всему, что происходило в доме. В те времена любили говорить, что быть матерью большой семьи — это прежде всего «подвиг любви и бесконечного терпения». Но для воплощения этой прописной истины у Любови Петровны уже не было ни того, ни другого. Терпение с годами сменилось напускным равнодушием. Любви же у нее хватало только на старшенькую, Лену.

Но девочка боготворила отца.

Отец Василий Аркадьевич был всегда весел, беспечен и нежен с детьми. Сияя от умиления, кормил с ложечки крошку Варю и, натянув фартук, собственноручно купал четырехлетнюю Соню. Коренастый, с лихо расчесанной надвое светло-русой бородой и выпуклыми голубыми глазами, дерзко и весело глядевшими из оправы золотого пенсне, он все же мало походил на юного гродненского гусара, в шестнадцать лет ходившего добровольцем на покорение Шамиля.

До конца дней Василия Аркадьевича осеняли идеи фантастические, иногда нелепые, но всегда неожиданные. Как известно, Рахманиновы вели свой род от молдавского господаря Стефана Великого. Однако Василию Аркадьевичу ничего не стоило убедить заезжую петербургскую помещицу в том, что предком его по мужской линии был Дмитрий Самозванец, а по женской — Абрам Петрович Ганнибал. Всегда без гроша в кармане, вечно в долгах, он никогда не терял хорошего расположения духа. С удивительным простодушием он занимал под будущий двухсоттысячный выигрыш по облигации, и ему верили.

Когда Сережа был совсем мал, в Онег частенько --">