(Astery) - Искуситель (СИ)

отказался. Я решил написать нечто другое. Несложное по тексту, но исполненное смысла и красоты. Но недели шли, а моя работа так и не сдвигалась с мёртвой точки. И это бесконечно удручало.

Однажды вечером, когда за окном шёл снег, а я пытался наиграть на рояле хоть какую-нибудь ничтожную тему, Люциус вошёл ко мне с бумагой в руках.

— Колдуэлл, нас с вами приглашают на праздник в честь первого дня зимы, — огласил он и усмехнулся. — Забавно даже, что у света есть право придумывать столь нелепые праздники, чтобы сорить деньгами и показывать своё влияние.

— Весьма забавно, — ответил я, пытаясь сосредоточиться на мелодии. Она никак не хотела придумываться. Я раздражённо скомкал лист бумаги с одинокой ноткой, и кинул в окно. — Чёртова богема!

Астери ничуть не озадачил мой возглас. Он лишь спокойно улыбался.

— Муза ушла от вас, дорогой мой?

— Словно мы и не были знакомы, — согласился я, вздыхая, и закрывая крышку рояля. — Уже третью неделю ничего не могу написать.

— Не удивительно. Вы богаты, Колдуэлл, у вас всё есть. Откуда взяться вдохновению?

— Я не очень вас понимаю.

— Вспомните, как вы создавали свои вальсы и сарабанды. Вы мечтали о том, чего не имели, и воплощали эти мечтания нотами на бумаге. Вы чувствовали, от того ваш любимый вальс столь прекрасен. Без чувств вы ничего не создадите, а фальшь заметна сразу.

Я посмотрел на него.

— Быть может, мне стоило остаться там? В Богом забытой комнатушке с дырявыми окнами и стенами?

— И вы бы заболели, и сейчас не сидели здесь со мной, а лежали в кровати, отхаркивая кровь и проклиная богачей и свою судьбу. Затем бы умерли, и на ваших похоронах было бы от силы человека три.

— Знаете, порою ваша честность ядовита, — заметил я несколько обидевшись.

— Это и делает меня вашим другом, — улыбался князь. — Неужели вам так сложно заставить себя чувствовать что-либо?

— Похоже на то.

— А женская любовь могла бы облегчить ваши страдания? — с ноткой насмешливости спросил меня Астери.

— Женская любовь? — не понял я.

— Завтра на празднике будет лорд Генри Керрингтон, мой добрый знакомый. Я уверен, с ним будет его дочь, леди Джильда. Лорд сейчас в поисках достойной партии для неё. Чем бы вы не подошли? Если не в качестве мужа, то хотя бы кавалера на месяц-другой. Уверяю вас, она одна из первых красавиц страны.

— Если она так красива, то почему же вы сами не ухаживаете за ней?

— Я, друг мой, почти нисколько не люблю женщин.

— Почему же? — усмехнулся я.

— Я объясню. Скажите, что вам известно о Лилит?

— Лилит? — переспросил я, напрягая память. — Кажется, по некоторым церковным источникам, это была первая жена Адама.

— Верно. Это была своенравная упрямая женщина, которую вместе с Люцифером бросили из рая, и Адама наградили Евой, а Люциферу в жёны прочили Лилит. Думайте что угодно, но мне кажется, это не справедливо: давать человеку ласковую и добрую жену, а ангелу, которого некогда звали князем света, непокорную и неверную смутьянку. Так вот, я, как и некоторые мои знакомые, делю женщин на Лилит и Еву. Смутьянок и хранительниц очага. И не люблю их. Каждая Лилит не в меру горделивая и требующая к себе больше, чем того стоит, а каждая Ева с виду кротка и послушна, но скучна и способна на большой проступок за спиной мужа, что тогда в саду, съев запретное яблоко, что сейчас, когда по ночам убегает к любовнику.

— Неужели вам не встречалась золотая середина?

— Ни разу за всю мою долгую жизнь, — загадочно улыбнулся Люциус.

На следующий день мы ехали на праздник. Едва мы появились, как нас окружила толпа льстецов. По большей части все здоровались с князем, ведь как я знал, он был другом всех и каждого. Меня же узнавали не столько по имени, сколько по шёпоту «десять миллионов!». Я, в сущности, не был ни интересным собеседником, ни хорошим человеком в их глазах, нет. Я — лишь носитель такой огромной суммы. Обезличенный и серый, как и весь окружавший нас свет. И хоть я смеялся над ограниченностью знати, в глубине души мне было обидно сознавать, что я ничего не представляю для них без денег. Что я был бы безмерно одинок без моего Люциуса. И пугало меня

--">