(Lacysky) - Утони в своих грехах (СИ)

— Люби брата, Моргана, — наказывала мать, заплетая тугую косу.

— Мама, он плачет, — девочка поморщилась.

— Успокой, — нетерпеливо дёрнула та прядь волос. — Мне некогда. Утер вернулся из похода.

— Но я…

— Моргана! Не спорь.

Уже потом, когда Артур звал маму и плакал у Морганы на коленях, она крепко прижимала его к себе и обещала — «я буду рядом. Тш-ш-ш… я всегда буду рядом».

Глухой рокот мотоцикла резко расчертил вечер вместе с пыльным следом в сизых начинавшихся сумерках, замер, как железный хищный зверь, покорный воле хозяина.

Моргана бесшумно вышла из теней, сплетенных вокруг неё, как древний наряд, и взяла протянутый тяжёлый шлем.

Она бы никогда не призналась, что чувствовала себя неопытной девчонкой, когда садилась за широкую спину брата в тяжёлой косухе и утыкалась в неё носом. Он нёс с собой крепкий запах виски, старого паба и грубой кожи.

Резко рванул с места байк — Артур отлично знал, что Моргана удержится на любых скоростях и поворотах, и всё-таки не гнал, а аккуратно направлял железного коня по лабиринту улиц Лондона. Город распахивался перед ними ярким блеском огней, лентой реки и туманными облаками в тёмно-синем небе. Края у горизонта не было. Только дикая ночь ластилась к шинам, к спине, к позвонкам, будоража кровь.

Артур остановился на другой стороне от Глаза Лондона и повернулся к Моргане. Ей хотелось сдёрнуть гладкий шлем с него, взглянуть в зрачки, в которых уже наверняка плясали отсветы языческих костров. Так заведено из века в век, из года в год — это была только их ночь от самого заката до первых рассветных лучей.

— Ты ведь ни разу не видела Лондон с высоты, — его голос звучал глухо и… терпко.

Моргана мягко улыбнулась — младшему брату, который однажды стал королём. Сердце билось, как бешеное от восторга и его близости.

— Нет, никогда.

— Давай тогда заберёмся сегодня к самой кромке неба Англии.

— Ты ведь знаешь…

— Ты боишься высоты. Но я ведь рядом.

Страхи Моргана тоже прятала глубоко, как и все свои секреты — или грехи, которых она себе не простила. Их было достаточно в переплетении столетий жизни среди людей.

Порой ей снились кошмары. О кострах инквизиции, о том, как кинжал входил в рёбра благочестивых священников, дрожащих от ужаса возмездия, или рассекал горло тихих убийц, посягнувших на жизнь короля.

А высота… с замковых стен слишком легко можно было сорваться. Однажды Артур чуть не соскользнул вниз в обрыв, когда они ещё были так малы, что греться вместе в одной кровати казалось не грехом, а необходимостью.

В те далёкие времена, ставшие теперь зыбкими видениями, когда мать с досадой просила успокоить плачущего сына — ей было не до того с всепоглощающей страстью к Утеру. И Моргана укачивала брата на своих коленях, зарываясь в светлые волосы. Хранила сны и напевала простые песни.

Теперь в другом они снова принадлежали друг другу всеми обещаниями и ласками.

Где-то далеко, слышимые только им двоим, начинали бить барабаны.

Моргана прильнула к Артуру, провела носом по плечу, вдыхая его всего целиком с прикосновениями столетий, сотен битв и тепла. Шепнула, касаясь кончиками пальцев обёрнутых в кожу мотоциклетных перчаток крепких рук.

— Только крепко держи.

Артур завёл приглушенный до того мотор, и байк рванул в сторону колеса обозрения.

На вход тянулась толпа туристов и романтиков с увесистыми камерами на шеях, длинными палками для селфи и нетерпением ожидания.

Артур провёл в кабинку, похожую на овальный космический корабль, крепко держа хрупкую тонкую ладонь Морганы в своей руке. Когда-то она считала себя никчёмной серой служительницей богини, куда ей было до золотых локонов Гвиневры или других красоток при дворе короля Артура.

Тогда она не знала, как завораживающе прекрасна, похожая на воплощение волшебного народа.

Под кожей всё настойчивее бились барабаны.

Возможно, эхо тех, что сейчас звучали на Авалоне под бег оленей по ночному лесу в лунном свете.

Лондон дышал. Моргана ощущала и его ритм и пульс, рваный, искромётный, быстрый.