Елизавета Борисовна Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Елизавета Александрова-Зорина Треть жизни мы спим

Бунтовщица

Проза Елизаветы Александровой-Зориной

Читайте в серии:

Сломанная кукла

Человек без лица

Три семерки

Оформление серии С. Власова

Фотография автора И. Полярной

Иллюстрация на переплете Н. Ларина

I стадия

Все, что было до этого дня, не имело значения. Он кем-то был, где-то жил, о чем-то думал, был не стар и не молод, не скучен и не душа компании, не подлец и не святой, не дурак, но и не семи пядей во лбу, обычный мужчина, с уже седеющими висками и редкими волосами на макушке, которые приходилось зачесывать немного набок, пряча лысину, что, впрочем, не мешало ему нравиться женщинам, с наметившимся животом и щетиной, которая в его возрасте растет так быстро, что, бреясь дважды в день, утром и вечером, он все равно оставался слегка небрит, с двухкомнатной квартирой, выходившей окнами на бульвар, в хорошем доме — в нем почти не сохранилось жилых этажей, а были офисы, рестораны и бутики, с бывшей женой, оставшейся ему хорошим другом, с десятками женских имен в записной книжке, с банковским счетом, на котором ничего не было, с пятьюдесятью пятью годами, прожитыми кое-как, по привычке, и необязательным, но строго соблюдавшимся распорядком дня, дававшим ему ощущение спокойной удовлетворенности. А потом врач, опустив глаза, посоветовал ему сделать дополнительные анализы, бормоча какие-то дежурные фразы о том, что болезнь легче предупредить, чем вылечить, а ранняя диагностика помогает справиться даже с самыми страшными диагнозами, и выписал направление на биопсию. Он стал уверять врача, что прекрасно себя чувствует, но тот, пожав плечами, ответил, что дело, конечно, его, но лучше не рисковать и провериться, к тому же чем раньше, тем лучше.

Результаты анализов нужно было ждать целый месяц, и он, когда после биопсии перестала появляться кровь в сперме, вовсе о них забыл в житейской суете, о которой и думать-то теперь смешно, пока вдруг не вспомнил в тот момент, когда одна из его любовниц, бухгалтер при платном отделении больницы, приезжавшая изредка, чтобы скрасить его и свой вечер, спешно раздевшись, прильнула к нему, а он зарылся лицом в ее волосы, почувствовав резкий запах карболки. Утром, закрыв за любовницей дверь, он позвонил в поликлинику, но медсестра ответила, что не имеет права сообщать результаты по телефону, а он, поморщившись, потому что не любил, когда ему отказывали, не придал значения ее настороженному голосу и, отметив в записной книжке день и час, записался на прием. Когда ехал в поликлинику в трамвае, грохотавшем по узким, вертлявым проулкам, о возможном диагнозе почти не вспоминал, хотя знал, что врач заподозрил у него онкологию, мужской рак, как, смягчая удар, назвал тот его, добавив, что им болеет каждый седьмой мужчина за пятьдесят, а равнодушно скользил взглядом по сутулым прохожим, мелькавшим за окном, и лениво думал о том, что нужно купить говяжью поджарку на ужин и заплатить за свет и воду, что ноет бедро, которое он не иначе как застудил, и, возможно, стоит зайти в аптеку за мазью, что девушка в розовом плаще, стоящая на перекрестке, хороша собой, что в салоне трамвая душно и почему-то пахнет паленой резиной, что он стал старейшим пассажиром, а остальные, те, кто сел с ним на одной остановке, уже давно вышли, и что сейчас без пяти три, и ему давно бы пора приехать, в общем, он думал о чем угодно, только не о том, что, возможно, смертельно болен.

А в поликлинике врач, его ровесник, худощавый, жилистый, с плаксивым лицом, отводя глаза, сказал, что у него подтвердился рак предстательной железы, двенадцать из двенадцати фрагментов биопсии выявили аденокарценому девять по глиссону, и в повисшем молчании капли, стуча по умывальнику из плохо закрытого крана, отсчитывали секунды как метроном. Медсестра, молоденькая, смазливая, вчерашняя студентка, еще не привыкшая к своей работе и не огрубевшая от чужих страданий, смотрела на него с любопытством, кусая губы, а он без особой похоти, просто по привычке, пялился на эти губы, пухлые, чуть подкрашенные, с широкой продольной складкой, и гадал, отчего в жизни все так нелепо, тебе выносят приговор, а ты думаешь о женских губах. Сколько же мне осталось, наигранно спросил он, чтобы не молчать, и собственный голос показался ему чужим. Я не гадалка, ответил врач и, смутившись, откашлялся в кулак. Так, может, к черту операцию, пару лет веселой --">