Мар Лиса - После долгой зимы (СИ)

Ада

До недавнего времени еще ничего в моей короткой жизни не было подвластно моим желаниям. Все подчинялось Его воле. Выражаемой через уста моих родителей и наставников. Чего на самом деле хочет Единый? Откуда могут знать об этом земные люди, как могут писать книги, проповедовать, говорить за него, учить других, карать инакомыслящих? Никто из ступающих по земле не был на небесах при жизни, чтобы утверждать, что несет Его слово в народ. И никто не вернулся оттуда после.

Не хочу никого осуждать, каждый волен верить во что угодно, молиться своему богу или не молиться вовсе. Но решение это должно приниматься самостоятельно и осознанно, в зрелом возрасте, и только относительно самого себя. Каждый должен найти себе место, где не будет гоним из-за своих взглядов, и состояние души, чтобы пребывать в гармонии с самим собой.

Я же с самого рождения оказалась в липкой паутине ежедневного, ежечасного и ежеминутного навязывания мне религиозных ценностей от людей, которые должны были быть самыми близкими на свете, а на деле оказались такими далекими, холодными и отстраненными, как звезды. Ты видишь свет, обозначающий их присутствие, каждую ночь, их незримый контроль, но не чувствуешь тепла.

Мой отец, Григорий Иванович Лавровский, строгий мужчина средних лет с внушительной бородой и несколькими глубокими морщинами, залегшими на лбу. Он староста в нашей общине, отвечает за порядок и внутренние дела в поселении, а также за связи с внешним миром, различные контакты и поставки, чтобы это место могло продолжать существовать. Не знаю, как он вообще терпит эти контакты, ведь весь остальной мир, кроме "своих", он в открытую ненавидит, наверно, поэтому возвращается домой с работы всегда на взводе, готовый уничтожить тебя за любую оплошность. Моя мать, Мария Семеновна Лавровская, всю жизнь во всем стремясь заслужить одобрение отца, стала еще более ярой фанатичкой, чем он. Она ведет все домашнее хозяйство и еще помогает убирать в церкви по собственной инициативе. Будучи когда-то первой красавицей на деревне (а я как-то нашла ее фото, где она совсем молодая и простоволосая, широко улыбается на камеру, да мать заметила, отобрала и тут же кинула в печь), сейчас превратилась в тень моего отца с лихорадочно блестящими глазами на худом высохшем лице. Увидеть сейчас, чтобы она улыбалась — большая редкость. И уж точно не мне. Разве что своему любимцу. Так давайте о нем. Мой брат Петр, старший из сыновей в нашей семье, ему сейчас семнадцать лет, и он полностью оправдывает надежды наших родителей на идеального ребенка. Тем, что поддерживает их взгляды. Родители простили бы ему любую оплошность, да вот незадача — у него их и так нет. После окончания школы собирается поступать в духовную академию и стать священником. Мы мало общаемся, живем в разных комнатах, имеем разный распорядок дня и ничтожное количество общих тем для разговоров. Никогда не были близки, встречаемся в основном на семейных трапезах. В отличие от нашей средней сестры. Прасковье сейчас пятнадцать, и она — самый живой человек, которого я видела за свою короткую жизнь. В ней как будто вшит бесперебойный моторчик неиссякаемой энергии и бесконечного позитива. Я не знаю, в кого она такая, точно не в наших угрюмых отца и мать. Даже суровый отец порой смягчается, стоит нашему маленькому солнышку улыбнуться. Мы довольно долго делили с сестрой одну комнату, и я точно знаю, что Прасковья ни во что не ставит нашу веру, собирается сбежать при первой же возможности, умная и смелая, необъяснимо, но где-то берет и протаскивает в дом запрещенные книжки и умудряется читать их у мамы под носом, а еще безумно романтичная и мечтает о настоящей любви. Не поймите меня неправильно, я очень люблю свою сестру, но я всегда недоумевала, как Прасковья при огромном количестве своих шалостей всегда выходит сухой из воды, в отличие от меня, хотя это я старалась всегда угодить родителям. Не завидовала, нет, просто недоумевала. Зависть — плохое чувство. А еще у нас есть младшие, двойняшки Тимофей и Ефимия, им по пять лет, и я пока не могу предположить, как они отнесутся к нашей религии, когда подрастут. Пока что они всех обожают.

И есть я. Я старший ребенок в семье, и, как говорится, первый блин комом. За свои восемнадцать лет жизни я ни разу не чувствовала родительской любви. Мать быстро стала многодетной, через год-полтора от меня и

--">