Алина Знаменская - Женщина-зима

бирюками, ни с кем в селе не общаются. Забор такой вокруг дома выстроили, что поневоле заинтересуешься – что за ним может твориться?

Перевязанный Игорь сидел не шевелясь, моргать боялся. Его окровавленная рубаха валялась у ног. Павел порылся в кармане шубняка и вытащил несколько смятых сторублевок, положил на стол.

– Убери деньги. Не надо, – не глядя, строго сказала Полина.

– Бери, Петровна. Ты одна сына поднимаешь, сгодится.

– Не возьму. Ты лучше пообещай, что Ирму свою ко мне в театр отпустишь. У нас фестиваль скоро, в район поедем выступать. Она мне нужна.

– Нашла артистку! – засмеялся Павел неискренне. Полину передернуло. – У нее дома дел полно, ребенок маленький. А ты ее в клуб зовешь – хвостом крутить!

Павел не церемонился. Ничего другого она и не ждала. И вдруг злость ее взяла. Скомкала она сторублевки и засунула в карман Павлова шубняка.

– А у меня, значит, дел нет, что вы меня среди ночи поднимаете?! Вам, значит, надо?! А как мне понадобилось, так это ничего? Обойдусь? Я, выходит, в клубе хвостом кручу? Я виновата, что фельдшерский пункт закрыли и мне работать больше негде, кроме как в клубе? Вот, значит, как вы рассуждаете? – Полина покраснела от злости и обиды. – Ну вот что! Выметайтесь оба! И на перевязку меня не зови! А жену свою можешь на цепь посадить! Может, любить крепче станет!

Полина схватилась за полотенце, словно собиралась отходить им непрошеных гостей.

Павел смотрел на нее, прищурившись, и прикидывал что-то в уме. А Игорь оторопел от ее напора, обернулся к брату:

– Да ладно, Паш, отпусти Ирму, пусть выступит. Что ей сделается? Нужно помочь Полине…

Полина отвернулась, делая вид, что смертельно обиделась. Павел мялся возле стола.

– Да я ничё… Я скажу ей. Если захочет – пусть идет. Только ты это… ты завтра-то приди с утра, проведай Игоря. Мало ли что…

Полина, нахмурившись, молчала, то и дело взглядом натыкаясь на окровавленную рубашку Игоря. Да, конечно, прав Павел, ей деньги нужны, но брать у Гуськовых она не собирается. Ирму жаль до слез. Она выросла у Полины на глазах, а теперь живет, как птица в клетке. Угораздило ведь так вляпаться! Больше всего сейчас Полина хотела, чтобы они ушли. Потому что не желала думать о том, что наденет на забинтованное тело Игорь Гуськов вместо своей мокрой от крови рубахи. Ей все равно. Хотят резать друг друга – их дело. Она спрятала глаза и стала вытирать мокрой тряпкой стол. Но Павла она недооценила. Тот словно мысли ее прочитал. Как только она повернулась спиной к гостям, показывая, что разговор окончен и она свое дело сделала, он сладеньким таким голосом сказал:

– Полин, рубаху-то Игорек попортил малость… Мы, конечно, на машине, не замерзнет, но… как бы это… мать не напугать. Прикрыть бы перевязку-то… Ты бы дала нам какую-никакую рубаху старую… Николая твоего покойного…

Вот тут Полина не сплоховала! Тут она готова была и потому – непреклонна!

Она подняла голову и посмотрела Павлу в лицо. На нем застыло выжидательное, почти подобострастное выражение. Но внутри его глаз таилось полупрезрение-полужалость, и Полина это видела. Она ответила тихо, но оттого и особенно твердо:

– Извини, Павел, но Николая вещи – для меня память. И тебе я ничего из его одежды не дам. Он боролся за жизнь, он ценил, а вы, как… как… – Она почувствовала, что не сможет закончить мысль, что голос сразу же перестал ей подчиняться, что ничего не втолкуешь этим непутевым здоровым бугаям, которые без конца играют с жизнью в русскую рулетку и – хоть бы что, живут. А ее Николай никого никогда пальцем не тронул и все же…

– Ну, извини, Полин, я все понял, – пятясь спиной к двери, пробормотал Павел. – Я это так. Думал – столько лет уж прошло… Ну что ж, я понимаю… Спасибо тебе. Ты, если чё нужно, не стесняйся, мы за тебя горой, ты помни…

– Я сказала уже, что мне нужно.

– Ну, я понял. Придешь на перевязку-то?

– Приду.

Полина с облегчением закрыла дверь за ночными гостями и вернулась в тепло комнаты. Прошла мимо спящего Тимохи, едва не задев. Не привыкнет никак, что сын вымахал такой длиннющий, что ноги его на диване теперь не умещаются. Приходится обходить.

В спальне открыла шкаф, постояла. Достала первую попавшуюся вещь Николая – теплую байковую рубашку. Из тех, что он носил дома зимой. Сразу представился он в этой рубахе… Почему-то Николай возник из памяти босым, распаренным после бани. Ворот и рукава рубахи расстегнуты. В руках большая синяя чашка с чаем. А на столе тарелка с --">