Евгений Юрьевич Лукин - Житие Бориса Завгороднего

Евгений Лукин Житие Бориса Завгороднего

Благо странам, которые, в виде сдерживающего начала, имеют в своём распоряжении кутузку, но ещё более благо тем, которые, отбыв время кутузки, и ныне носят её в сердцах благодарных детей своих.

М. Е. Салтыков-Щедрин

Борис Завгородний очнулся. Он сидел на чём-то прохладном и шершавом, а вокруг была кромешная чернота. Потом из неё, слава богу, начала помаленьку проступать площадь Павших борцов. Ночная. Безлюдная.

Вскоре выяснилось, что сидит он на гранитном парапете, что на коленях у него «дипломат», а лампы на столбах еле тлеют, вот-вот зачахнут. Хотел протереть глаза и чудом не сбил на асфальт итальянские очки с драгоценной фирменной наклейкой на смуглом стёклышке. Снял. Фонари слегка прояснились. Тронул свободной рукой джинсовую грудь, джинсовое колено. До джинсовой обуви не дотянулся, но и так уже было ясно, что не разули.

Не разули, не раздели, ничего не взяли. Среди ночи! На площади Павших борцов! В то время как он пребывал в бессознательном состоянии!

Открыл «дипломат». И — новое потрясение. Поверх нетронутых книг и денег лежали его красные (опять-таки фирменные) трусы.

Было о чём задуматься.

Даже если допустить, будто он, Борис Завгородний, вообразив по пьянке бог весть что, разделся посреди ночной площади догола, затем положил трусы в «дипломат» и оделся вновь… при этом аккуратно застегнувши все пуговки… умудрившись не разбить очки…

Стало быть, одевал его кто-то другой. Трезвый. Тогда почему всё цело?

Надо бросать пить, вот что! Прямо сейчас. С этой самой минуты.

* * *

— Хорош страдать, страдалец! — говорили ему. — Память, что ли, не отшибало ни разу? Ну зазвала тебя дама в гости. Ну там то-сё, пятое-десятое. Устал, перебрал, вырубился. Что ей с тобой делать? Не дома ж оставлять! Одела. Потом смотрит: трусы! Сунула в «дипломат» — так и спровадила. А до Павших борцов ты уж сам, видать, доковылял…

Версия, следует признать, звучала вполне правдоподобно. Молодой слесарь Центрального рынка Борис Завгородний был приметен не только джинсовым прикидом, модным «дипломатом», фирменными итальянскими очками, но ещё и той цыганистой жгучей красотой, на которую столь падки уличные дамы.

И всё же кое-что оставалось непонятным.

— А чего ж она… — ошарашенно бормотал он. — Чего ж она ничего не взяла-то?

Разнорабочие сослуживцы крякали и тоже задумывались. А действительно!

— Да ты выпей, — говорили ему. — Вдруг вспомнишь…

Но выпить он теперь отказывался наотрез.

Собственно, Борьку и раньше считали на рынке малость тронутым. В наши времена его бы назвали лохом, но в ту пору это офенское словцо ещё не вторглось в родную речь. Нет, зарабатывал он нисколько не меньше других. И даже не о жалованье толк — под торговым залом располагался бетонный лабиринт с камерами хранения. За поднятый в зал мешок частники платили рубль, за снесённый в подвал — тоже.

Сослуживцев озадачивало другое: все нормальные люди копили на кооперативную квартиру, на машину, на мебель, а этот книжки покупал. Впрочем, вскоре выяснилось, что не такой уж он и тронутый. Книжки-то вдруг обернулись валютой! Как-то незаметно подкрались времена, когда шкаф с собраниями сочинений классиков почти сравнялся по цене с чешским мотоциклом «чезетта», а налёты дружинников и милиции на книжную барахолку стали учиняться чуть ли не чаще, чем ревизии в гастрономах.

Убегать приходилось быстро. Бежишь, бывало, а на обочине «Королева Марго» оброненная лежит. И вот ведь подлость: ни нагнуться, ни подобрать — сзади топот, менты догоняют, сейчас повяжут. Или, скажем, напротив: гонишься ты за книжным спекулянтом, на рукаве у тебя красная повязка дружинника, а на обочине всё та же «Королева Марго». И опять: ни нагнуться, ни подобрать — свидетели кругом.

Кончилась облава, и, глядишь, сидят за одним столиком в забегаловке дружинник со спекулянтом: вздыхают, пьют «портвейн 777» и поминают с горечью «Королеву Марго», наверняка доставшуюся ментам.

И всё же главное потрясение постигло работников Центрального рынка, когда они узнали подробности Борькиного развода, случившегося аккурат перед его попыткой завязать с алкоголем. Если стоимость шкафа с собраниями сочинений, повторяю, приближалась к стоимости «чезетты», то прикиньте, чему равнялся стеллаж, занимавший две с половиной стены в спальне! А жена --">