Дмитрий Сергеевич Лихачев , Андрей Леонидович Никитин - Испытание „Словом…“

писателя!

А разве сам я не попал под обаяние книги? Что ж, царство оказалось вымышленным, но поиски и всё, что с ними связано, были самыми что ни на есть подлинными, как те переживания, которые испытал каждый из нас, следуя за автором. Прислушиваясь к толкам, пересудам, восторженным откликам и прямо к брани в адрес нового «несторианца», как я про себя окрестил Л.Н. Гумилёва, соглашаясь с обличавшими его специалистами, я размышлял над его словами о творчестве, истории, времени и пространстве, которые он щедрой рукой рассыпал по страницам книги, и чувствовал, как во мне растёт и копошится незнакомый раньше червячок интереса к древнерусской поэме. Да что же представляет собой «Слово о полку Игореве», о котором можно так по-разному писать и говорить? Откуда такие споры, такие страсти? Как может учёный — востоковед, историк, наконец археолог — так неожиданно толковать классический текст, (5, 185) вот уже более полутораста лет изучаемый не только в академической науке, но и в школах?…

И наступил день, когда, подойдя к полке, я снял давно стоявший на ней томик «Слова о полку Игореве».

Предчувствовал ли я, что меня ждёт, когда пробегал глазами первые строчки: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве…»?^[2] Древние греки были мудры, утверждая, что боги даровали смертным два блага — способность забывать и неведение будущего. О боги, боги! Они всегда заняты только собой, положившись на то, что ни один человек не избежит назначенной ему судьбы.

«Слово о полку Игореве» в тот раз я читал, по существу, впервые. Не потому только, что я его забыл. Всплывали в памяти отдельные фразы, строчки, образы; слова вызывали картины боя, затмения, совещания киевских бояр; причитала на стене Ярославна, бежал из плена князь Игорь… Память не помогала, наоборот, вызывала раздражение и недоумение: «Слово о полку Игореве» оказалось совсем не таким, каким я его представлял! Мы проходили его в школе по переводам, отрывки которых заучивали наизусть. Они были понятны и не вызывали вопросов. Теперь же я читал именно оригинал, по фотокопии, без последующих конъектур, правок, перестановок, в той абсолютной исторической наготе, которая предстаёт перед читателем во всех своих ошибках, тёмных местах, бессмыслице словосочетаний и непоследовательности повествования.

Что такое «старые словеса» и «трудные» повести? Повесть это всё же или песнь? При чём здесь «замышление Бояна», если Боян никакого отношения к походу Игоря не имел? «Мысль» или «мысь» — белка — растекается по древу? К каким «братиям» обращается автор? Каким образом Игорь свои полки наводит «за землю Руськую»? Почему перед походом он оказывается перед выбором: попасть в плен или быть убитым? Что такое «мысленно древо»? Какие «галици стада» бегут к Дону? Откуда здесь «земля Трояна»? Глава военного предприятия Игорь, но почему-то сражается один Всеволод. И почему именно Всеволод толкает Игоря на выступление, говоря, что его «куряне» уже готовы? Кто такие «див» и «тьмутороканьский болван»? Откуда в степи море? Какие «уши» закладывает Владимир в Чернигове? Почему на одной и той же речке Каяле проходит бой Игоря с половцами и что-то делает Святополк? Какие полки заворачивает Игорь, когда его «стязи» уже пали?…

Дальше я не стал записывать возникавшие у меня вопросы, потому что окончательно перестал понимать текст. Иногда слова складывались в относительно ясные — грамматически ясные — фразы, но ускользал реальный их смысл. Были и просто непонятные куски текста. Проявляющийся кое-где ритм так же внезапно обрывался, как и возникал. В другом месте он оказывался иным. Порой мне казалось, что передо мной ритмизованная проза, но потом она превращалась в нагромождение фраз, плохо связанных между собой смыслом. Мешала и явственная двуязычность: древний текст, хранивший все признаки благородной патины прошедших столетий, сменялся современной русской речью без каких-либо признаков старины. Право, тут можно было потерять голову!

Сейчас я вижу, что мой путь к «Слову…» начался много раньше. Он вёл меня через библиотеки, проводил по залам и запасникам музеев, где лежали вещи, освобождённые от земляного плена или дошедшие до нас через тысячи человеческих рук: браслеты, ожерелья, изъеденные ржавчиной мечи, височные кольца, гребни, монеты — всё то разнообразие житейского обихода, которое помогает понять и почувствовать эпоху. Негнущиеся пергаменные листы, --">