Дмитрий Сергеевич Лихачев , Андрей Леонидович Никитин - Испытание „Словом…“

борьбе с Литвой и Орденом… Стоп! Здесь было уже что-то не так.

Всё казалось хорошо, пока автор из восточных степей, для меня остававшихся «землёй незнаемой», не шагнул на Русь. Как археолог я не единожды пережил угольные слои пожарищ, оставленные монгольским нашествием в наших городах, — слои угля, золы, обгорелых костей жителей города и его защитников. В каменных заплатах городских стен и соборов глаз различал следы руин, оставленных таранами Батыя и его военачальников. А сколько раз ещё после этого их жгли золотоордынские и крымские ханы! И, может быть, с особенной остротой я ощущал невосполнимость утраты той древней, рукописной удивительной литературы, которая, вопреки Воланду, всё же почти полностью исчезла в огне этих пожаров…

Пожаров — «во благо»?

(5, 184) С подобным утверждением я согласиться не мог. Ни с постулатами, которые оказывались выводами, ни с истолкованием фактов. И уж конечно я не мог согласиться с объяснениями Гумилёва «Слова о полку Игореве».

Здесь всё было поставлено с ног на голову, начиная от постулата, что «любое литературное произведение… адресовано к читателям, которых оно должно в чём-то убедить», и вплоть до утверждения, что под каждым князем XII века, названным в тексте «Слова…», подразумевался совсем другой князь, живший в середине XIII века. Что за маскарад? Дальше — больше. Оказалось, что враждебность потомков Владимира Мономаха к потомкам Олега Святославича и к нему самому объясняется тем, что Олег… уклонился в несторианство, а потому стал врагом Богородицы, покровительницы Русской земли. Способствовал ему в этом Боян, по словам Гумилёва — монгольский шаман, посланник Олега на Кавказ и Тянь-Шань, где жили несториане. Знаменитые «хиновскыя стрелкы» оказывались стрелами, захваченными монголами в чжурчженьских арсеналах. Половцы же вообще не имели к сюжету отношения: это монголы, против которых автор призывал объединиться русских князей. Однако главный выпад «Слова…», по мнению Л.Н. Гумилёва, содержался не против монголов, а против несториан в их войске. Вот почему после побега из плена Игорь едет к «Богородице Пирогощей» для того, чтобы показать своё неприятие ереси. По Л.Н. Гумилёву, «Слово о полку Игореве» оказывалось не героической поэмой, а политическим памфлетом.

Получалось, что не только вся история домонгольской Руси, междоусобицы, войны с половцами, ляхами, болгарами, печенегами, но и отношения с монголами объясняются не более, чем спорами о тонкостях вероисповедных вопросов! Интересно? Нет, пожалуй, неинтересно… Яркая, сочная книга, при чтении которой перехватывало дыхание от ожидания горизонтов, которые вот-вот откроются перед тобой, вдруг стала вянуть на глазах, пожухла, посерела…

Система доказательств оказывалась несостоятельной, потому что системы-то как раз и не было. Невольно на память приходил печальный опыт шлиссельбуржца Н.А. Морозова, посвятившего многие годы жизни стремлению доказать, что античности как таковой не существовало, а выдумали её учёные в средние века.

В рецензии я решил ограничиться сожалением, что раздел, посвящённый русской истории, получился у Гумилёва… тут я сделал небольшое усилие над собой — значительно слабее, чем другие.

Теперь-то я знаю, что ошибся. Заговаривая с палеогеографами и востоковедами о книге «Поиски вымышленного царства», я неизменно попадал впросак. Каждый из собеседников не скупился на похвалы смелости мысли и эрудиции Гумилёва, но… только в том, что касалось не его области науки! Относительно же своей он бывал беспощаден в оценках, потому что вымыслы, как оказалось, соседствовали с ошибками, факты не соответствовали действительности, а выводы получались столь же невероятны, как и толкование «Слова о полку Игореве».

И всё же, даже выяснив точку зрения, мы восхищались этой книгой. Секрет заключался в том, что она была больше явлением искусства, чем науки. С дерзостью и изяществом, не побоявшись яда насмешек и справедливых нареканий, автор словно бы раздернул священные завесы, скрывавшие тайное тайных, показав, какой должна быть история — не канцелярски-академической, доступной лишь облачённым в научные звания авторам, а понятной и близкой каждому. Он смог показать в ней восторг научного исследования, трагедии и фарсы прошедших времён, кипение страстей и судьбы давно умерших людей, которые, оказывается, могут волновать нас так же, как беды и радости наших близких. Вот истинная удача для --">