(Печальный Менестрель) - Вспоминая о солнце (СИ)

интересно, что же на самом деле там случилось, как можно помочь людям без крыши над головой и куда смотрела власть, медля с эвакуацией; они просто говорили о том, что был сильный ураган, и качали головами.

- У меня в голове давно зреет одна мысль. Глупая мысль, и мне не хочется прослыть сумасшедшим, а ты все же священник… – замялся Тревор, дергая длинные жирные волосы. «Ты же священник, и должен меня выслушать» – вот что думают они все, приходя ко мне, когда на психолога не хватает денег, а жена слишком глупа или ее просто нет. – Представь себе, Майки, что лет через пятьдесят религия исчезнет, ну, или не будет иметь ни малейшей власти. И люди будут смотреть фильмы, созданные в эпоху нашей молодости, читать книги, написанные еще раньше, а там много всякого о том, что девушка не может выйти без паранджи на улицу, или фанатики избивают двух парней, держащихся за руки, и о терактах, и о воскресных проповедях. Люди будут смотреть, читать и не понимать, как такое возможно, будут повторять: «как хорошо, что я не живу в том темном времени».

- Было бы здорово.

- Правда? Только ты останешься без работы.

- О, я просто не доживу, – я позволил себе улыбку, мягкую и спокойную – фирменную улыбку пастора. Тревор расхохотался и даже несколько раз ударил широким кулаком по столешнице – этими действиями он напоминал пугливого подростка, но способность смеяться над абсолютно не смешными вещами превратила его в старика.

Я посмотрел на часы; полвторого. В пабе были только мы, бармен и проститутка Шайни, скучающая и бесконечно усталая. Через приоткрытые двери вливалась удушающая жара августовской ночи, где-то за углом протяжно выла собака. Вдруг в голове пронеслась мысль, что завтра – уже сегодня – воскресение, и утренняя служба на восемь тридцать, а у меня не подготовлена проповедь. О чем я расскажу своим тупым прихожанам, о пьяном сорокалетнем мужике, который впервые увидел солнце?

Пора было уходить, но любой мой неосторожный жест мог спровоцировать Тревора на новый поток слов, который я не смогу вынести. Меня пугало, как сильно мы с ним похожи – одинокие парни на пороге старости, которые не получили от жизни ничего.

- Майки, восход солнца сегодня в четыре двадцать три, не забудь, – голос Тревора окликнул меня уже за порогом. Перед глазами мигала неоновая вывеска с большегрудой блондинкой и перекошенными красными буквами, а я и не заметил, как бросил бармену мелочь, вышел из-за стойки и оказался на улице. – Оно того стоит, поверь мне, оно того стоит.

До моего дома было десять минут ходьбы, но механические часы на кухне показывали три двадцать семь, и я чувствовал себя обманутым. Мне казалось, что этот час я не петлял улочками, а спал, и снился мне Господь на розовой тучке. Он устроил что-то похожее на конференцию, только без бутылок с минералкой и удобных стульев; я выступал последним, и от жуткого волнения у меня потели руки, но когда пришла моя очередь, я смог выдавить только: «Боже, почему ты такой ублюдок? Все эти люди, они верят тебе, а ты позволяешь им делать всякую хрень». Бог смотрел на меня и отвечал: «Не я, а они сами себе позволяют. По ровному счету, я им не нужен. Им нужен патент на ненависть». А потом я очень долго падал с облака, и вслед летели бутылки с подогретой минералкой без газа.

Я сидел на кухне, в душном полумраке, наплевав на свет и кондиционер, и мой взгляд был прикован к часам, обыкновенным, круглым часам с черными циферками и молочно-белым фоном. В неспокойные предрассветные моменты, когда я не мог уснуть, слишком явственно чувствовалась приближающаяся старость: суставы тупо ныли, и иногда покалывало в груди, а после обильного ужина всегда была изжога или же несварение. Сейчас я ощущал себя старым духом в подмененном, молодом теле; сердце колотилось быстро-быстро, в голове шумело от слишком быстрого тока крови, а в ногах чувствовалась пьянящая легкость.

Я поймал себя на том, что неосознанно перебираю левой рукой старые четки, деревянные и обтертые, знакомые до мельчайшей трещинки. Почему то вспомнилась Шайни в нелепых салатовых чулках и то, как еще девочкой она воровала в моем саду абрикосы, а я, когда ловил ее, угрожал отвезти на мотоцикле далеко-далеко. Она пыталась поймать вываливающиеся из всех карманов абрикосы и заразительно смеялась.

Часы дотикали до отметки три пятьдесят

--">