Хелен Хэрис - Продавец сластей на автобусном вокзале

уборная. А картонные коробки на полках стояли так тесно, что они бесконечно выбирали и не могли решить, что выбрать.

До Уиттендена было 13 км, до Кокстепля — 16. У загородных девочек получалась масса времени на разговоры о продавце сластей. Они намекали городским, что с водителем автобуса — слизняком Питом с прилизанными волосами — тоже не все в порядке. Но за ним нельзя было наблюдать всем сразу, поэтому он так и не привился. Да и вообще он был недостаточно взрослым.

На длинном заднем сиденье велись захватывающие разговоры. Сигаретный дым, тела и корзинки с продуктами прочной стеной отделяли их от благовоспитанности. Они открыто обсуждали странности учительниц и легковесные секреты, таившиеся в партах соучениц. Иногда, как раз перед остановкой в Уиттендене, они доходили до отчаянейших признаний, за которыми следовали выкрикивавшиеся на весь автобус обещания никому не говорить. Но неизвестно, почему сказанное никогда дальше не шло. И в школе никто ни разу не сказал, что девочки, ездящие домой на 268-м, всегда лучше готовят уроки и часто пишут сочинения на похожие темы. Возможно, в учительской это относили за счет более плотного завтрака и деревенского воздуха.

Постепенно они полностью присвоили продавца сластей. Им дольше было до ужина; они покупали больше сластей. В седьмом-восьмом классах, когда «городские» первые обзавелись мальчиками из-за того, что у них было кино и дискотека «Бампс» по уикендам, «загородные» возмещали это богатым воображением.

В эти тоскливейшие поездки домой, мимо убитых наповал деревушек и мокрых полей, они превращали внутреннюю пустоту в загадку. Было что-то исступленное в том, как они кидались занимать заднее сиденье (те, кто сидел впереди, перегибались через высокие спинки) и умело разрывали зубами шоколадные обертки. Тут не страшно было сидеть притиснутыми друг к другу, чего в школе они просто не выносили. Они любили (не сознавая этого) запотелые окна и тряску, мятую красную обивку и запах тел. До краев переполненные заговорщицким духом, они изобретали интересную жизнь.

У него есть прошлое; в этом они не сомневались. Но откуда и как взялся его странный вид, его непонятный характер — это было решать им самим. Большинство голосов всегда было за преступление, сексуальное преступление. Но были и другие, не менее убедительные объяснения: он скрывается от кого-то могущественного, кто имеет на него зуб; он «колется»; он тайный агент. Чем он занимается целый день, до их прихода? Один у себя в каморке, с включенным радио? На автобусном вокзале покупателей было раз-два и обчелся. Они представляли себе, как он в сумерках нащупывает кружки с чаем и нежно расцвеченные газеты.

Вспоминаются отрывочные соображения:

«Для меня хуже всего его взгляд. По-моему, он ледяной и пронизывающий». (Энтия Джад.)

«Никогда бы не купила у него ничего без обертки». (Сэра Уитакер.)

«Замечали, как он подергивает шеей? — (Мэри Ханнивел) — Это невроз и навязчивая идея».

«Не выношу, когда у него кадык прыгает под кожей».

«А ногти…»

«А зубы…»

Остальное скрывал прилавок.

Однажды лавочка оказалась закрытой, на дверях было написано, что по болезни. Она стояла закрытой три недели. Продавец вернулся странного цвета, с синевой под нормальным румянцем. Они надеялись, что медицинская инспекция дезинфицировала лавку перед открытием.

После летних каникул лавка всегда выглядела чуть более поношенной. Они про это не говорили, но иногда вспоминали на последнем уроке первого школьного дня и с бессмысленным волнением начинали следить за приближением стрелки классных часов к четырем. Потом в коридоре начинал оглушительно визжать истерический звонок, отзывавшийся болезненной дрожью в позвоночнике.

Разумеется, поездки на автобусе постепенно кончились сами собой. Одна за другой они переходили вперед, на сиденья, где их ждали мальчики из Св. Алоизия. Сзади, невознагражденными, оставались сидеть лишь немногие. Они перешли в выпускной класс и сели на диету. Каждая теперь умирала бы от стыда, если бы ее увидели выходящей из кондитерской лавочки с раздувшимися щеками. Их энергия была теперь направлена на занятия, поступление в колледж, будущее, хорошие отметки на экзаменах — ко всему этому они стремились со страстью. Они обнаружили в себе подспудную ненависть к угрюмому, провинциальному городку; недовольно шаркали каблуками по его тротуарам и с надутым видом подолгу простаивали --">