Иван Захарович Акимов - Перешагнувшие через юность

копошащуюся, вяло перекликающуюся, озабоченную массу народа.

И все же Юрасову повезло. Только кто-то поднялся, освободил место на скамейке, как толпа стиснула Юрасова, надавила, буквально втолкнула в эту щель между сидевшими людьми. Нога на ногу, кулак на кулак, и он опустил налитую тяжестью голову, забылся… Засверкал перед ним Днестр, сжатый берегами. Но не вода это вовсе, а сплошная огненная лава. Мост над рекой гибко прогибается, дышит, как живой. По нему катит поезд, бесшумный, быстрый. Колеса совсем не тарахтят, будто гуттаперчевые. А лава внизу волнами морщится, горячими, маслянистыми. И вдруг грохот.

Вздрогнул Юрасов. Раскрыл ошеломленно глаза. Не во сне, а наяву грохочет все кругом. Качаются стены, или это его качает во все стороны вместе с толпой? Сверлят уши детские плачущие голоса.

— Папа!

— Мамочка!

— Сереженька! Где ты, сынок? — истерически выкрикивает в углу женщина. — Сереженька! Сынок!

Людской поток вынес Юрасова на привокзальную площадь. Глянул на небо — а там самолеты. Чужие, вражеские. Бомбардировщики. Посыпают город бомбами. Шум, крик, пожары.

«Где-то сейчас пограничник с малышкой? — подумалось ему. — Они же здесь вышли. А Шура? Что с Шурой?» От волнения на лбу выступила испарина. Но как он мог помочь им? Чем?

Шура, та девушка, с которой познакомился в пути, сошла с поезда здесь, в Кишиневе. Сюда она приехала по комсомольской путевке вместе с подругами. И вот оказалась далеко от семьи в такое время, когда лучше быть рядом с родными.

Утром в комендатуре Юрасову сообщили то, о чем он уже догадывался:

— Война. Фашистская Германия напала на нашу страну. Побыстрее добирайтесь до места службы. Спешите.

Но как спешить, если на станции объявили, что поезд до ночи не тронется? Надо ждать темноты. А сейчас только утро. Первое утро войны. Так же тепло и солнечно, как вчера. Ветер ласково ворошит волосы прохожих; скачут по дороге воробьи, и самые молодые из них, еще пушистые птенцы, трепещут крыльями, разевая желтые клювы, а взрослые ловко засовывают в них букашек — кормят. Как ни в чем не бывало.

Но нет-нет да и пахнет гарью из переулка, взгляд упрется в скрюченный скелет дома. Обугленные до черноты балки, кусты и те обгорели, жалко и страшно торчат их голые ветки. Еще вчера они, зеленые, обрамляли крыльцо, по которому поднимались к себе домой счастливые люди.

Юрасов шагал к общежитию, где должна была поселиться Шура. Здание, кажется, цело. Ну, значит, с ней ничего не случилось.

Девушка встретила так, будто не один день, а всю жизнь были знакомы. Вцепилась своими слабыми пальцами в его плечи и всхлипнула:

— Ой, что теперь будет с нами…

Ее подруги плотно окружили их. Затеребили Юрасова. Посыпались вопросы, предположения. Да, война. Да, будем воевать. И победим. Непременно! Он утешал их, как мог. И они повеселели. Заулыбались даже. Нет, они ни за что не останутся в тылу. Вот пойдут и запишутся все добровольцами. Раз воевать, то всем. Они тоже хотят защищать Родину наравне с мужчинами.

— А к нам уже старый домовладелец приходил, — вспомнила вслух белокурая девушка, тоненькая и стройная, как стебелек. — Убирайтесь, говорит, из моего дома. Это, говорит, моя личная собственность. Надо же, и откуда он взялся? Где этот гад прятался?

— Вы в милицию сообщите, — сказал Юрасов. — Пусть там займутся им.

Все девушки, как одна, пошли провожать его на вокзал. Шура не отходила ни на шаг. На перроне она протянула ему свою фотокарточку. И покраснела, застенчиво потупилась.

— Чтоб не забыл…

В вагоне он долго вглядывался в знакомые черты на фотографии. Ну вот, и у него теперь есть любимая. Будет получать письма и от нее и от матери. Человеку ведь обязательно нужно знать, что он дорог кому-то, что может вернуться куда-то, где его ждут — не дождутся. Тогда и вдали от дома не так одиноко. Да и что такое для Юрасова дом? Родные места? Сейчас чужих нет. Каждый клочок земли — свой, надо очищать его от врагов. Нестерпимо думать, что твою землю топчат захватчики.

3

23 июня он прибыл на место службы. В тот же день 218-я мотострелковая дивизия двинулась к границе, под Кагул.

Там уже шли бои. Враги упрямо лезли через Прут. Вода будто вскипала — кипяток да и только, перехлестывала через берега, и в ней захлебывались они, поворачивали назад, не выдержав огня красноармейских пулеметов.

Это наступали румынские части. Целую неделю не могли закрепиться на левом --">