Олег Джулианович Мейдерос - Поединок (СИ)

   Но рок сильнее людей.

   Вдвоем с Ниной мы помогаем Марусе встать на четвереньки. Девочка моя возбуждена, озадачена, но дело свое знает четко. Я научила ее ассистировать. Мой дар ее научил.

   Нина удерживает роженицу, пока я двумя пальцами вправляю пуповину. Нина переворачивает Марусю, укладывает ее на спину.

   - Тужься! - говорю я.

   Палка скрипит на зубах роженицы.

   Не открывая глаз, я вижу мокрую головку, выдвигающуюся наружу меж растопыренных ног матери. Мышцы сжимаются, проталкивая крошечное тельце все дальше и дальше в чужой, враждебный мир. Я бережно придерживаю головку, уберегая ее и материнские ткани от повреждений. Веки мои плотно зажмурены, под ними - колючие, белые звезды. Я ничего не вижу, кроме них, и только знаю - смерть стоит у плеча, опаляя стылым дыханием кожу на шее. Смерть, что пришла забрать с собой сына и мать. Она не уйдет без них.

   Но почему, ведь я же - здесь?!

   Я не понимаю...

   Головка выпрастывается, Маруся рычит, Нина внимательно смотрит, я держу. Еще немного, несколько мощных сокращений матки, и младенчик, как мячик, выскочит из уютного материнского чрева, и, очутившись вдруг в холодной внешней среде, наморщит мокрое красное личико, скуксится и... задохнется. А несколько судорожных вздохов спустя у его юной мамки, Маруси, дочери Матвея Коробейника, откроется кровотечение и она умрет. Я не смогу ее спасти.

   Но почему, почему?!

   Я открываю глаза вновь и вижу сосредоточенный, почти разумный взгляд Нины.

   - Ннн, - говорит она, и придерживает роженицу за плечи. - Ннн, ма. Ма-ма.

   "Нина!" - думаю я с изумлением, внезапно поняв. Она назвала меня матерью, впервые за все время наших странствий сумев выговорить нечто осмысленное. Она - беспомощная в своем слабоумии, невинная добрая уродица, девочка, не видевшая от жизни ничего, кроме побоев и насмешек. Когда я взяла ее к себе, когда стала путешествовать с ней, она не умела ничего, но быстро училась. Тому, чему могла. Тому, научиться чему позволяло ее жалкое уродство. Лишенная разума и речи, она жила, не ропща на судьбу, и радовалась каждому утру, каждому птичьему звону, тонкому льду заморозков и первым ручьям оттепели. Она жила, ни на что не жалуясь.

   Я, одаренная силой, наделенная способностью рассуждать и выражать мои мысли вслух, делиться ими с другими людьми, делиться с ними чудесным умением своим, могуществом побеждать смерть, - я роптала. Дочь моя умерла в ясном младенчестве, не успев увидать меня, не успев запомнить, и я, возроптав, поклялась никогда больше не позволить ни одному младенцу умереть. Я восстала - вопреки смерти, вопреки судьбе, - восстала и сумела победить во многих схватках, но за все надо платить, не так ли? Пусть даже не мне. Маруся, эта стонущая под моими руками юная женщина, которая так старательно тужится сейчас и пыхтит, как мощный паровой котел, - она стала жертвой чужой похоти и собственной, не способной издавать звуки природы. Сейчас она платит по чужому счету, давая жизнь плоду насилия, ребенку, лица отца которого она не знает, а зная, может быть, хотела бы забыть. Отец ее, хмурый Матвей, готов принять грех на душу, лишь бы сохранить жизнь любимой немой дочери, едва ли единственной среди прочих здоровых детей. Он тоже готов платить. Из любви к одной он готов отнять жизнь у другого. Но смерть стоит у моего плеча и избавляет его от необходимости платить по чужому счету. Смерть ждет своего выхода, чтобы избавить человека от греха убийства, а Марусю - от тяжкой участи бобылихи. И я - только я - стою у нее на пути.

   - Не убивай, - говорю я, принимая мокрое, горячее тельце ребенка на руки. - Не убивай сына, мать, он не виноват в грехах отца. Не питай к нему ненависти, ни в чем не вини, просто люби его, Маруся, слышишь? Просто люби. Подари ему свою любовь. Подари, даже если потом за любовь придется расплачиваться жизнью.

   - Мама, - говорит Нина веско, и за плечи поддерживает роженицу, в изнеможении опустившуюся на деревянный топчан. - Мама-лица.

   Я переворачиваю крошечного младенца, легонько хлопаю по