Максим Владимирович Ковалёв - Один день одного гнома (СИ)

проход, ведущий к очагу. Там со вчерашнего должно было остаться что-нибудь съестное. Кусок твёрдого сыра, луковица да кружка брусничного морса - большего ему и не надо.

   Все зевки разом оборвал угол стены, твёрдым кулаком вдруг врезавшийся в правое плечо. Хэмфаст поморщился, растирая ушибленное место. Похоже, он, впрямь, ещё не до конца проснулся, если сбивает стены в собственном доме.

   Так, а это что такое?

   В конце короткого коридора виднелось свечение. Как оказалось, нынче не спалось не только ему.

   На их тесной кухоньке хозяйничал отец.

   - Проснулся уже. Есть будешь? Я тут погрел, что нашёл.

   Отец сидел за столом в углу. На потемневшей от давности лет дубовой столешнице стояла плошка с коптящей сальной свечой, дымящий чугунок, глиняный кувшин и возле него две кружки, а на белой салфетке лежала пара ломтей нарезанного хлеба. Муку для выпечки они закупали у людей.

   Хэмфаст умылся в кадушке и присел на скамью.

   - Ешь, - кивнул Глорин. - Потом поговорим.

   Гном пожал плечами и чуть заметно скривился - полученный ушиб сразу напомнил о себе. Он взял хлеба, придвинул чугунок подсохшей гречневой каши с жилистым мясом ящера и пещерными грибами. В кувшине нашлась простокваша. Ел он торопясь. Отец молчал, глядя в зев недавно протопленной печи, где багряно тлела россыпь углей, от которых шёл приятный ток тепла.

   Хэмфаст отложил ложку и одним глотком допил кислое молоко.

   - Всё уже? - Глорин повернулся к нему, поставил локти на столешницу, помял тщательно выбритый подбородок и уставился на сына. - Что, не спится? И коленки дрожат?

   - Я выспался. И коленки у меня не дрожат. Да и с чего бы?

   Обветренное лицо отца с горбатым носом и твёрдыми дугами надбровий в отсветах свечи казалось каким-то незнакомым. Да и вся эта их неожиданная беседа почему-то смущала Хэмфаста.

   Чего ему надо? - думал он. - Вопросы эти. Разве мне до пустой болтовни сейчас. А ему, похоже, нравится поддевать меня.

   - Сегодня ты полетишь. Помню, как я в твои годы сдавал экзамен со своим первым ящером Сморгом. Его пасть довольно скалилась, уж он-то был рад-радёшенек сбросить цепь! Мои же зубы стучали так, что это, наверное, слышал весь Загон. Те воспоминания откладываются на всю жизнь. Страшно было до жути! И колени у меня дрожали.

   - Отец, ты сто раз рассказывал эту историю. Вообще, мне надо...

   Хэмфаст поднялся из-за стола.

   - Подожди. Не сердись, - Глорин примирительно вскинул руку. - Я только хотел сказать, что у тебя всё получится. Твоему брату не суждено быть всадником от рождения, но у тебя есть все задатки. Ты станешь замечательным летуном. Лучше, чем я. А я, хочется верить, не последний в наших горах в этом деле. К тому же, мне скоро придётся, к-хм... спуститься с небес на землю.

   Обычно строгий, отягощённый заботами отец улыбнулся.

   - Не забудь сегодня, как следует выбриться, - добавил Глорин, стремясь сгладить возникшую натянутость. - Тебе это пора. Тем более перед первым полётом. Примета хорошая.

   Хэмфаст дотронулся до своего подбородка. Пальцы кольнуло щетиной. Про примету он помнил. Потому ещё ни разу в жизни и не брал в руки бритвы, хотя, как и остальные его сверстники, достигшие возраста совершеннолетия, имел на то полное право.

   Гладкие подбородки являлись гордостью мужей Норгорда, отличавшей их от других колен гномьего племени, обитавших в иных горах этого безграничного мира. Норгордец, вздумавший отпустить даже самую куцую бородку, посчитался бы не иначе, как повредившимся рассудком. Прочие могли сколь угодно глумиться над подобной щепетильностью. Верность традиции - вот, что имело значение, а мнение чужаков, тем более извне, никого не заботило. Однако Хэмфаст, рискуя навлечь на себя косые взгляды, "щеголял" с неподобающей порослью. Как бы глупо это ни звучало, он берёг её, чтобы расстаться с ней во вполне определённый день. Только попозже, ближе к

--">