Влада Медведникова - Струны пути

осталось больше ни одного белого волка.

Но вот кьони – как и прежде, рядом.

И как прежде в глубине земли переливались незримые жилы. Сила, кровь мира неслась по ним, билась в такт с ударами сердца, таящегося в недрах. Пути, дороги земли. Чарена закрыл глаза, прислушиваясь к ним.

И только теперь понял, что все еще слаб. Он различал лишь сияющие тени потоков, звенящий отголосок волшебства. Их отсветы пронзали воздух, тянулись на юг и восток.

– Пора, – сказал Чарена.

Словно соглашаясь, кьони повернулся и побежал вперед.

Вместе они дошли до озера. Земля под ногами сменилась песком, лес расступился, открыл темный простор. Вода тихо плескалась, дышала прохладой и запахом ила. До рассвета еще было далеко, и Чарена понял, что устал. Едва очнулся, прошел краткий путь – и уже не в силах ступить ни шага.

– Завтра, – сказал Чарена и лег на землю. – Завтра пойдем дальше.

Кьони вытянулся рядом. С ним было спокойно, ничто не страшило: ни усталость, ни память о болезни, ни дремота, неотвратимо накатывающая под плеск волн. Она была прозрачной, легкой, так непохожей на забытье во мраке гробницы.

Чарена вновь взглянул на звезды, на вытянутые очертания Колесницы, на Птицу, раскинувшую крылья, – и позволил душе ускользнуть из яви.

Он заснул, и впервые за тысячи лет к нему слетелись сны. Они парили, мерцали ночными огнями, глазами волков и нитями дорог, а утром растаяли без следа.

2.

– Где же мы, кьони? – спросил Чарена.

Волк глянул на него и приник к земле, будто ища потерянный след.

Чарена проснулся на рассвете, но не сразу отправился в путь. Сперва медлил, собирался с силами, прислушивался к себе и к миру вокруг. Смотрел, как светлеет, розовеет небо над лесом, как вьется над водой мошкара и мальки снуют на мелководье. Слушал, как шуршит тростник и перекликаются птицы, встречая утро. И пытался различить, не прячется ли в груди тень болезни, не притаилась ли она возле сердца. Искал тлеющую лихорадку и не находил. Тело было слабым, но легким, голод тихо скребся внутри, – словно Чарена не болел, а постился в уединении и теперь, очистившись, и возвращался к людям.

Но как найти к ним дорогу?

Места казались дикими, необжитыми. Лес подступал к берегам озера, а оно изгибалось, тянулось вдаль. Ни домов, ни причала, ни сушащихся сетей и рыбачьих лодок, – лишь водная гладь и темные сосны. Чарена попытался вспомнить, где была возведена его гробница, но как довериться памяти о днях, полных жаром и бредом? «У западных рубежей, там, где место покоя», – подсказал давно умолкший родной голос.

Быть может, и правда. За западным рубежом почти не было селений, лишь охотники бродили в чащах. А дальше к северу исчезали и леса, земля, бесплодная и твердая, не успевала прогреться за короткое лето. Такую не вспашешь, не дождешься всходов.

Но здесь было жарко.

Когда солнце показалось над верхушками деревьев, Чарена поднялся, пошел вдоль берега. Волк то неслышно ступал рядом, то нырял в заросли тростника или убегал в лес, петлял среди стволов. Но возвращался, раз за разом, словно его тянуло к Чарене.

Сколько осталось белых волков, есть ли у этого кьони стая? Так легко поверить, что по лесу скользят бесшумные тени. Множество волков, а среди них один – огромный, с косматой мордой и широкими лапами. Мчится по следу, все ближе, ближе.

Чарена зажмурился, тряхнул головой, прогоняя мечты. Ки-Ронг – его верный спутник, кьони, с которым он прошел дороги империи от края до края, – давно мертв. Приблизился к подножию трона, рухнул и не поднялся, и тогда Чарена не смог больше обманывать себя. Понял, что смертельно болен.

Ни к чему обманываться и сейчас. Как бы он ни хотел увидеть Ки-Ронга, Карионну, друзей и помощников – это невозможно. Их унесла река времени, и здесь теперь другие люди и другие волки.

Словно соглашаясь, кьони выпрыгнул из зарослей, подбежал ближе.

С каждым шагом становилось все жарче. Песок обжигал ступни, капли пота ползли по спине. Чарена снял рубаху, обвязал вокруг пояса, но легче не стало. Солнце резало глаза, гулом отзывалось в голове. Если не укрыться в тени, скоро этот гул превратится в боль. Чарена то и дело оглядывался на лес, искал тропы, следы охотников или лесорубов, но видел лишь чащу. Спрятаться бы в ее сумраке – но незримый путь, звенящий в глубине земли, тянулся вдоль озера. Не стоило сходить с пути.

Ведь люди были где-то рядом, этот край лишь притворялся диким. Даже если здесь дальний рубеж, должны быть селения и --">