Влада Медведникова - Струны пути

звенящую в жарком воздухе: конечно, отпустили, без ботинок, без вещей, в странной одежде. Или беглец, или это часть эксперимента, и неизвестно, что хуже.

А может, брат ни о чем таком не думал. Может, это были ее собственные мысли.

Кени вздохнул. Взглянул на сваленные возле лодки планки, на мотки пакли и банки с олифой. И устало спросил:

– А что с ним делать-то?

Ждал ее ответа. Сколько бы Кени не спорил, решение всегда принимала она. Все-таки, она была старшей.

– Ну нельзя же его тут бросить.

Мари опустилась на корточки перед пришлым, и тот повернулся к ней. Тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица, – Мари заметила черную прядь и невпопад подумала: чаще наоборот, седая прядь среди темных волос. А тут будто негатив, старинная стеклянная пластинка, на которой белое с черным поменялись местами.

Чужак смотрел спокойно, ни настороженности, ни испуга. Зрачки затопили почти всю радужку, глаза уже не казались такими прозрачными, странными. Стали почти обычными. Но необычным был сам воздух рядом с ним – как в преддверии грозы или под проводами, гудящими от тока.

Мари зажмурилась на миг, и наваждение пропало. Слишком жаркое солнце сегодня, уже напекло, и мерещится всякое.

– Отведем его к нам, – решила она. – Если его ищут, то в поселке будут военные, отдадим им. А если нет, то поживет у нас, пока не оклемается. А звонить никуда не будем, конечно.

– К нам? – повторил Кени. Так обреченно и устало, что было ясно – станет ругаться, но ничего не сделает. – Ты такая неразборчивая. Мало тебе было того последнего придурка, ему плевать на тебя было, уехал не попрощавшись! А у этого ты даже имя узнать не сможешь.

– Это почему же? Смогу. – Мари засмеялась, а потом вновь повернулась к пришлому, ткнула себя пальцем в лоб и сказала: – Меня зовут Мари. А тебя?

И указала на него.

Он взглянул на ее руку и ответил:

– Чарена.

Произнес напевно, как и все свои слова.

– Ну надо же, – пробормотал Кени.

– Вот видишь, – сказала ему Мари и выпрямилась. – А ты говорил «военнопленный». Имя-то у него обычное, наше!

4.

Чаки застыл, ни в силах шелохнуться.

Только что было жарко, парило, как перед ливнем, рубашка липла к телу. И вдруг – окатило холодом, словно за шиворот всыпали горсть льда. Запоздало вспыхнул страх, сердце пропустило удар и заколотилось с новой силой. Скорее, скорее, прочь отсюда – но ни шагу не сделать, не закричать, и…

Вдох – задержка дыхания – выдох.

Чаки зажмурился. Чернильные и алые пятна пульсировали за закрытыми веками, разрастались, стремясь поглотить друг друга.

Вдох – задержка дыхания – выдох.

Еще раз. И еще. Стук сердца стал тише, оно медленно успокаивалось, а страх съеживался, отступал, но не исчезал. Чаки сумел разжать до боли стиснутые кулаки и открыл глаза.

Никакой опасности не было. Ничего не изменилось – вокруг все та же сумрачная лесная духота, старые сосны, проблески полуденного неба над головой и прелая хвоя под ногами. Впереди прогалина, а на ней – сизая скала в пятнах лишайника. Стоячий камень, таких несколько в округе, вот только этот расколот. Сверху донизу, будто кто-то рубанул огромным мечом.

– Чаки? – Бен осторожно тронул его за плечо, а потом взял за руку, проверяя пульс. – Ты что-то почувствовал?

Я тут не один, запоздало вспомнил Чаки. Все наше звено тут. Мне ничего не грозит.

Да, все были в сборе. Сеймор стоял на краю поляны, небрежно придерживал кобуру, насвистывал что-то. Будто и не на задании, будто и не командир звена. Сканди прислонилась к дереву – расстегивала тяжелую сумку, готовилась распаковать аппаратуру, приборами зафиксировать то, что почувствовал Чаки. «У тебя субъективное восприятие, – так она любила говорить. – А приборы измеряют точно». Порой он сомневался, правда ли нужны эти измерения, или Сканди включили в звено, чтобы она следила за остальными. Ведь из них четверых она единственная не была магом.

– Чаки? – повторил Бен. Светлые волосы падали ему на лицо, затеняли глаза. – Ты в порядке?

– Там! – сказал Чаки и указал на рассеченную скалу.

– Там была вспышка? – спросил Бен. – Которую ты почувствовал ночью?

Чаки кивнул.

Ему трудно было говорить об этом. Как объяснить, что он почувствовал? Не взрыв, не вспышку – обнаженный клинок чистой силы. Резанул наотмашь, вспорол душу, выбросил из сна, заслонил все мешаниной образов, таких диких, что память не смогла их удержать. И темнота вокруг на миг показалась могильной, лишь мигающая лампочка --">