Сергей Валерьевич Мельников - Хранитель сна

вес и плотность. Теперь он струится по поверхности стола, по стенам, по простыне. Но он даёт пусть слабый, жемчужно-серый, но все же свет. Всё, что за его пределами, заливает чернота, и в ней шевелится что-то такое же чёрное и непроницаемое. Ужас, похожий на драную половую тряпку, посеревшую от времени и с таким же запахом, ползёт оттуда.

Теперь я — обманка. Я — фальшивая девочка Лия, Иди ко мне, ползи по простыне, ныряй под одеяло. Запах стылой сырости усилился, край серой рванины коснулся пальцев ног, и я с трудом сдержался, чтобы не отдёрнуть, не спугнуть. Страх ползёт, накрывая меня влажным саваном, я жду на готове, пальцы подрагивают от нетерпения, но надо ждать.

Девочка парализована страхом, на меня он действует иначе. Тварь разумна, она поймёт, нельзя спугнуть её раньше времени. рваный угол с шевелящейся бахромой высовывается из-под одеяла, дотрагивается своими сороконожьими конечностями до подбородка. Я не могу полностью защитить ребёнка от этого кошмара, какие-то его отголоски заставляют Лию беззвучно закричать. Мне больно и мерзко, но я жду. Как только стылая дрянь добирается до моего рта, я вцепляюсь в неё зубами.

Она кричит истошно, на одной ноте. Хитиновые ножки судорожно сгибаются и разгибаются, пытаясь разжать мои зубы. Маски сброшены, притворяться больше нет смысла. Я сажусь, вцепляюсь обеими руками в шевелящуюся ткань, чувствую, как перекатываются тонкие псевдомышцы под её поверхностью. Это ещё не мой враг, это не больше, чем одно щупальце спрятавшегося в темноте чудовища.

Там, за чёрной тенью, копошащейся в такой же чёрной тьме, стоит платяной шкаф. Это знание живёт во мне. Родители девочки не виноваты, им просто не повезло, так бывает. Я никогда не видел этих тварей, но знаю, что их порождает.

Когда то самое лёгкое марево с одной стороны встречает вместо такого же марева бурую мглу равнодушия, начинается реакция. Равнодушие превращает любовь в обиду, обида порождает страх. Обида, смешанная со страхом — разрушение. Она заразна, она высоковирулентна, она стремится заразить всех, и тогда плачут и пугаются дети, и их страхом питается монстр, вырастающий из старых ветшающих тряпок в дальнем углу шкафов, кладовок и антресолей.

Этот монстр не мог появиться в такой семье, он мог только достаться по наследству. Я это знаю, потому что смотрю не глазами.

Знакомый незнакомец. Я тяну серую дрянь на себя, заворачиваюсь в неё, она мне больше не страшна, надо вытащить из темноты того, из кого она растёт, того, кто ей управляет. Мне и жутко, и интересно, как он выглядит.

Маленькая трёхлетняя девочка заматывается в кокон из мокрой серой тряпки, монстра уже не обмануть, он понимает, что в мягком червячке с тонкой розовой кожицей скрывается его самый страшный враг. Я чувствую его страх, и от этого страха начинает расползаться ткань под моими пальцами. Так ящерица отбрасывает свой хвост. Этого я допустить не могу. Отчаянным прыжком на границу тьмы и слабого серого света я сокращаю расстояние, перекручиваюсь в воздухе, захватывая больше этой мерзко шевелящейся тряпки, обхватываю её обеими руками и тяну, тяну, уперевшись крошечными пятками в изножье кровати.

Жаль, что монстры не приходят к детям постарше и покрепче, с тренированными мышцами и сбитыми на спарринге костяшками пальцев. Их мясо грубое и жилистое. Оно пропитано запахами пота и агрессии. Монстры любят детей помладше: тех, кто расстраивается чаще, чем злится. У них мясо нежное, воздушное, с лёгким сливочным привкусом.

Я тащу на себя эту гадкую тянущуюся ткань и слышу, как кряхтит мой враг. Веду, подёргивая, из стороны в сторону. Чернота передо мной приобретает объём, на её поверхности вздувается пузырь. Он не круглый, а продолговатый, высокий, почти под потолок. Пузырь натягивается, и чем сильнее я его тяну, тем менее чёрным он становится. Плёнка истончается, проявляются плечи, лоб, руки, судорожно вцепившиеся в серую тряпку страха.

Я решаюсь. Даю слабину, чуть согнув колени. Существо за потемневшей плёнкой от радости расслабляется, но в этот момент я дёргаю всем телом. Трещит ветхая ткань, с влажным чмоканьем расходится чёрная плёнка и из черноты на меня вываливается старуха, замотанная в тряпьё. Она падает на меня сверху.

Её лохмотья похожи на выцветшее одеяние цыганки: многослойное, разномастное: индийские огурцы, польский горошек, матрасные полосы, тельняшечная зебра, ситчик в мелкий рубчик, крепдешинчик в крупных маках. Все эти --">