Андрей Истомин - Решение

присутственных мест работало максимум до полудни, поэтому Никитин и выехал так рано. Часам к десяти утра коляска подкатила к конторе частного маклера, выполнявшего в регионах функцию нотариального заверения сделок.

Никитин толкнул массивную дверь и, слегка склонившись, чтоб не удариться головой, вошёл в помещение. На скамейке сидел в ожидании купец. Пара крестьян скромно стояли в углу. И, как ни странно, это были все посетители. Обычно было куда более многолюдно. Служащий, увидев Никитина, сразу подскочил к нему с поклоном:

— Доброго здравия Вам, Олег Григорьевич. Всё готово. Обождёте-с минуточку — сейчас посетитель выйдет.

На скамейке зашевелился купец. Но Никитин, не дав ему времени что-то сказать, проговорил.

— Так зачем, любезный, время отнимать. Если всё готово — неси бумаги. Я прочту, распишусь в книге, да и пойду. А Николаю Егорычу в свободное время загляну поболтать.

— Ну, как прикажете-с, — служащий удалился за обитую тканью дверь. Вернулся, держа в правой руке бумагу, свёрнутую в трубку, а под левой подмышкой большой гроссбух.

С почтительным поклоном передал бумагу Никитину, гроссбух разложил на своём столе, нашёл нужное место, ткнул туда пальцем левой руки, а правой взялся за перо, не вынимая его из чернильницы. Никитин внимательно прочитал бумагу, убедился, что там всё, как он просил, подошёл к столу. Служащий достал перо из чернильницы, профессиональным движением стряхнув излишек чернил, и подал Никитину. Олег Григорьевич махнул пером роспись. И ещё до того, как служащий успел промокнуть чернила пресс-папье, попрощался и — на выход.

Подойдя к коляске, достал с сиденья кожаную папку, вложил в неё бумагу, завязал тесёмки. Постоял минутку и вдруг, видимо только сейчас приняв решение, сказал конюху:

— Митрич, погоди минутку. Я ещё к отцу Онуфрию зайду, — и, прихватив папку, пошёл через площадь к церкви, стоявшей на другой — парадной стороне площади.

День был обычный, и в церкви народу было мало. На удачу сам батюшка попался у крыльца.

— Доброго здравия Вам, отец Онуфрий.

— И Вам, дорогой Олег Григорьевич, многих лет, — ответил настоятель церкви, осеняя крестом Никитина.

— Мне бы, отче, совет у Вас получить. Дело сложное, хочу по совести решить, — проговорил Никитин.

— Ко мне зайдём или на скамейку? День уж больно хорош, — сказал священник, указав рукой в сторону каменной скамьи под сенью берёзы у церковной ограды, чуть в стороне от входа.

— Давайте уж на скамейку, — ответил Никитин и проследовал за батюшкой.

Подождал, когда тот уселся. Присел сам на край и, вздохнув, начал:

— Как Вам известно, дорогой мой отец Онуфрий, приезжает ко мне племянник. Окончил службу, дослужившись до «высокородиев», и решил остепениться, осесть на родине. Я же, всяко приветствуя это, сразу, не дожидаясь, когда бог призовёт, отписал всё на него, благо средств скопил я достаточно, чтобы при желании и в столице до конца веку прожить. — Тут Никитин слегка замялся, подходя к теме, сильно его волнующей.

— Всё бы ничего, но есть одна проблема. Не знаю, как и быть — то. Может, Вы с высоты опыта своего житейского что присоветуете?

— Так в чём же дело, сын мой? — спросил священник, оглаживая рукой свою седую бороду.

— Помните, батюшка, в прошлый приезд мой к Вам, Вы пеняли мне за нерешённый вопрос с дворовой моей, Марьюшкой. Что — де негоже так: если вывожу в свет, да в люди, то венчаться надо, а не жить в блуде. А коли баловство всё это, то нечего людям глаза колоть, а по-хорошему найти себе жену — ровню, да и не будоражить нравы сельских жителей.

— Помню, помню. Мне уж, почитай, все твои соседи хоть раз да жалобились на то, что с крестьянкой, как с женой твоей, чаи распивать заставляешь, когда в гости к тебе заезжают.

— Ну, так вот. Я бы давно повенчался с ней, да и жил бы без греха. Но изначально я решил, и от слова этого отступить уже не могу. Как передам все дела племяннику своему, уеду я в дальние края чужестранные. Дело у меня там есть, которое надобно, хоть умри, а сделай. И коли выгорит, возможно, там и останусь. С одной стороны, оно и хорошо — повенчался бы с Марьей своей — и поезжай, куда хочешь. Там никто роду — племени твоего не знает, да и никому оно не интересно. Живи спокойно. Да вот места слишком уж чужеродные, басурманистые. Я по молодости по службе бывал там. Ей там всё будет не так. Там и говорят не так, и носят на людях такое, что нам стыдно при домашних было бы выйти. Да и --">