Уильям Конгрив - Так поступают в свете

Уильям Конгрив Так поступают в свете

Audire est operae pretium, procedera recte

Qui moechis non vultis.

Horat. Lib. I, Sat. 2 ^[1]

Metuat, doti deprensa.

Horat. Lib. I, Sat. 2 ^[2]

Похвальное слово мистеру Конгриву по случаю представления его комедии "Так поступают в свете"

Хотя, былой источник наслажденья,

Театр — сегодня только развлеченье

И остроумья грубый фарс милей

Толпе сидящих в зале дикарей,

Поэт, ты пишешь, не считаясь с риском,

Лишь для немногих — тех, кто вкусом взыскан.

И все ж хвалу стяжать у них одних

Задача, Конгрив, выше сил твоих.

Хлыщи, которых ты бичуешь больно,

Твой гений признают непроизвольно:

Попробуй не смеяться, коль смешно?

Легко ль не выпить там, где есть вино?

Ты наделен талантами такими,

Что с жанрами справляешься любыми.

Воспета Арабелла^[3] так тобой,

Что сладостней не спеть и ей самой.

Любого, преисполнившись печалью,

Ты взволновать способен пасторалью.

"Пастора"!^[4] — пастухи твердят в слезах.

"Пастора"! — эхо вторит им в полях.

Когда твоя живописует муза

В бою с коня упавшего француза,

Кому Вильгельм^[5], ведя к победе рать,

Дарует жизнь, что вправе был отнять,

Ты говоришь о деле достославном

Стихом, ему по благородству равным.

Твой тонкий вкус и мастерство твое

Комедии вернули роль ее.

Нас научил ты осуждать сурово

То, что мы были восхвалять готовы.

На сцену перенес ты высший свет

И доказал: меж них различий нет

Играет фат, как лицедей играет,

Хотя второго первый презирает.

Но как твой дар ни многогранен, он

В трагедии особенно силен.

Ты в каждого вселить умеешь жалость,

Чтоб с общей скорбью личная сливалась.

Какой-нибудь забывчивой вдове,

У коей лишь забавы в голове,

И той не плакать трудно, слыша пение

Твоей "Невесты в трауре"^[6] на сцене.

Ты в горе нас ввергаешь и бодришь:

Мы чувствуем, как ты нам повелишь.

Кто наполнял нежней и с большим тщаньем

Сердца друзей сочувствием к страданьям,

Которые для нас измыслил сам,

Солгав лишь в этом — только в этом — нам?

Твори ж, поэт, и дальше нам на счастье,

В нас боль целя и умеряя страсти.

Ричард Стиль^[7]

Достопочтенному Ральфу, графу Монтэгю и прочия^[8]

Милостивый государь!

Не знаю, не обвинит ли меня свет в тщеславии за то, что я посвятил эту комедию вашей милости, но уже сама по себе надежда избежать подобного обвинения свидетельствует о некотором тщеславии. Сочинителя, хоть однажды удостоившегося чести беседовать с вами, милорд, вряд ли заподозрят в том, что он без должного рассуждения представил свое детище на суд вашей милости; и все же он заслуживает упрека в излишней самоуверенности, поскольку не боится услышать мнение вашей милости.

Каковы бы ни были недостатки этой пьесы, пока она принадлежит только мне, все они возместятся с того момента, когда она станет также и вашей. И коль скоро посвящение это способно послужить мне защитой, я тем более ценю честь, каковую вы оказали мне, позволив его написать.

Пьеса эта имела успех у зрителей, вопреки моим ожиданиям; ибо она лишь в малой степени была назначена удовлетворять вкусам, которые, по всему судя, господствуют нынче в зале.

Персонажи, выводимые на потеху публике в большинстве наших комедий, так безнадежно глупы, что они, по скромному моему суждению, не смешить должны, а огорчать здравомыслящего и благовоспитанного зрителя. Они скорее вызывают сострадание, нежели презрение, и вместо веселья должны бы пробуждать в нас жалость.

Эта мысль побудила меня задумать характеры, которые будут смешны не в силу своей природной глупости (она ведь неисправима и потому неуместна для сцены), а больше из-за желания во что бы то ни стало выказать свой ум; стремление сойти за умника совсем не есть признак ума. Придумать подобный характер — отнюдь не легкая задача, и вдобавок весьма мало надежды, что он полюбится публике; ибо многие приходят в театр, желая покритиканствовать, а посему высказывают свой суд, еще не разобравши цели. Я недавно имел случай удостовериться в

--">