Анастасия Шерр - Молох. Укус кобры

Лежа на лестничной площадке, я истекала кровью и думала о том, как несправедливо и обидно будет погибнуть вот так. Сквозь дымку во взгляде увидела склонившуюся надо мной тень, а в следующую секунду чья-то огромная ручища схватила меня за шиворот и дёрнула вверх.

— Эй, живая? — послышался грубый, хриплый голос.

Было трудно сформулировать чёткий ответ, и я даже не стала пытаться. Лишь невнятно замычала и обмякла в его руках.

— Я об этом пожалею, — проворчал мужик, и последнее, что я увидела перед тем, как отрубиться, – огромную, страшную кобру на его предплечье.

***

Он вернётся через десять лет, чтобы отомстить ей за предательство… Чтобы показать ей, как это больно, когда с тебя заживо сдирают кожу и бросают в огонь корчиться в муках.

Он вернётся, чтобы уничтожить её, стереть в своей груди последние следы той ядовитой любви.

Но, увидев её, счастливую, замужнюю, с сияющей улыбкой, поймёт, что любовь мутировала в одержимость и теперь её не вырвать из сердца.

ГЛАВА 1

2010 год

— Эээ, девка! Вставай! Ну! Подъём! Чего разлеглась тут? Тут, между прочим, нормальные люди отдыхать собираются, а она свои тряпки развесила, млять, — какая-то баба тормошила меня за плечо и часто дышала в лицо как минимум трёхдневным перегаром. К нему добавился запах немытого тела и грязной одежды. Опять бомжи пожаловали.

Я открыла один глаз, поморщилась, увидев перед собой какую-то тётку неопределённого возраста. Неопределённого – это из-за фингала под левым глазом и пропитой, опухшей хари. Ей могло быть как шестьдесят, так и тридцать пять. Хрен поймёшь.

Хотела сказать алкашке, что ей тоже не мешало бы развесить свои тряпки, предварительно их простирнув, как делаю это я у городской колонки. Но, видать, у тетки были другие планы. У неё и двух её дружков, что стояли чуть поодаль и пялились на меня, аки голодные львы. Ну как львы… Скорее, облезлые помоечные кошаки. Но даже так назвать их не поворачивается язык. Кошаки поприятнее будут. Даже плешивые и блохастые.

Натянув на голый зад плед, я вздохнула и села. Трое против одной – не потяну. Хоть они пропитые и еле передвигают ногами, а все же возьмут численностью. Надо сваливать. У нас на улице так: кто сильнее, тот и победил. Вчера победила я, выгнав из самой приличной комнаты заброшки какого-то наркошу. Сегодня победили бомжи. Всё нормально. Жаль только, не выспалась.

— А-ну, отвернули рожи! — рявкнула я на мужичков-боровичков, продолжая натягивать на себя плед и одновременно пытаясь дотянуться до джинсов на веревке. Один, обиженно поджав свои губы в болячках, отвернулся, второй же продолжил пялиться с наглой ухмылочкой Казановы.

Быстро натянув на себя ещё сырое шмотьё, собрала свои скромные пожитки и была-таки изгнана из ночлежки. Что ж, вечерком найду себе что-нибудь поуютнее. Наверное.

На рынке, где я обычно завтракала, уже набралось народу битком. Отлично. В толпе проще свалить.

Протянув руку к корзине с ярко-красными яблоками, незаметно дёрнула парочку и сунула их в свою потрёпанную сумку, висящую на бедре. То же проделала и с пирожком у беляшной – стащила его прямо с одноразовой тарелки какого-то зеваки. Что ж, завтрак сегодня роскошный.

Завернув за угол, залезла в старую ракету, оставшуюся от бывшей площадки для детей. Здесь мы с Мартышкой не раз прятались от взбесившихся торгашей. Тут же ели, иногда спали, курили. Благо моя худосочная комплекция позволяла. А Мартышка и вовсе малявка, ей и в крысиную нору не проблема протиснуться.

— Привет, — тут же её и нашла. Мартышка, она же Анька, спала в ржавой ракете, свернувшись клубком. — Ты здесь ночевала?

— Ага, — зевнула чумазая и, откинув грязный, оборванный кусок одеяла, явно с мусорки, с интересом заглянула в мою сумку, откуда я выуживала еду. — Ого, ты уже пожрать нашла? — протянула с завистью.

— Ладно, — вздохнула я. Не оставлять же мелочь голодной. — На вот, — сунула ей яблоко, а сама откусила пирожок.

— А мне? — обиженно протянула Мартышка.

Выругавшись про себя, протянула ей половину пирожка.

— На уже, — и зачем я в

--">