Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

взорвался. Если бы он признался в содеянном перед всем миром, вернул бы призы и все прочее, может, у меня и не было бы необходимости его убивать. В любом случае — я об этом не сожалею. Разумеется, я должен буду заплатить за это, что меня, признаться, уже не очень волнует. Главное, чтобы наконец поняли: есть люди, побудительные мотивы которых отличаются от обычных. Это не рядовые люди, они действуют не из ревности, не из страсти к наживе и прочих такого рода вещей.

Почти с любовью в голосе Михаэль сказал:

— Так расскажите, что же случилось.

Тувье посмотрел на следователя с подозрением. Михаэль осторожно, не меняя выражения лица, сказал:

— Мы говорим о том, от чего зависит вся ваша дальнейшая жизнь. Пожизненное заключение за убийство с заранее обдуманным намерением или же определенный срок за убийство, совершенное в состоянии аффекта. Мне это представляется принципиальным. А вам?

Тувье вытер лицо. В комнате было очень жарко. Он оглянулся и продолжил монотонно, голосом, хорошо знакомым Михаэлю по следствию:

— С тех пор как Идо пришел ко мне после семинара, все рассказал и дал прослушать кассету, я думал о предстоящем столкновении с Тирошем. Я, как и все, видел, что Идо вернулся из Америки в жутком состоянии. Но не знал почему. Я был в совершенном шоке после семинара, не понимал, что же там произошло. А потом пришел он и все объяснил.

— Что же он сказал? — спросил Михаэль с деланным равнодушием.

— Он сказал, что был у Тироша дома через несколько дней после своего возвращения, что рассказал Тирошу о своей встрече с Борисом Зингером и обо всем, что за этим последовало.

Тувье замолчал.

— И как же реагировал Тирош?

— Идо говорил, что Тирош отреагировал «трагическим молчанием», но, как я теперь понимаю, он просто обдумывал дальнейшие шаги, — горько сказал Тувье.

— А почему Тирош не убил его на месте?

Тувье заморгал:

— Вы имеете в виду — тогда? Когда Идо был у него дома?

Михаэль кивнул:

— Почему Тирош дал Идо уйти с такой информацией и ждал почти месяц — до этого погружения? Такое кажется вам логичным?

— Вы не знаете Идо. Шауль попросил Идо дать ему время и пообещать никому не говорить об этом, пока он, Тирош не решит «эту проблему». Идо пообещал. Каждый, кто знал Идо, не сомневался, что ему можно доверять. Обещания свои он выполнял железно.

— То есть, — задумчиво произнес Михаэль, — Тирош ждал возможности, по-вашему? Он знал о том, что Идо занимается подводным плаванием?

— Люди, близкие к Идо, знали, что он собирается в Эйлат в конце учебного года, закончить курс подводного плавания. Даже мне это было известно.

— А зачем Идо все это рассказал вам?

— Не знаю, — сказал Тувье сломленным голосом, — я действительно не знаю. Выходит, он не сдержал своего обещания.

— Так что же было, когда Идо пришел к вам?

Прошло несколько долгих минут, прежде чем Тувье снова заговорил:

— Идо пришел ко мне. Понятно, что сначала я ему не поверил. Не хотел верить. Мною владели другие чувства. Но это было недолго. Пока он не поставил кассету. Идо попросил Бориса Зингера прочесть несколько стихов Фарбера для записи на магнитофон. И Зингер начал читать все стихи Шауля. В конце концов я поверил. У меня не было выбора. В основном меня убедили изменения, которые сделал Тирош: Борис произносил слова, имена, которые Тирош изменил в соответствии со здешними реалиями. Березы Фарбера он изменил на сосны, медведи превратились в шакалов.

Идо справедливо заявил, что я имею больше всего прав и оснований на то, чтобы предстать перед Тирошем и вывести его на чистую воду, обнародовать истину.

«Ты это сделаешь», — сказал Идо в тот вечер. Он повторял это, пока его слова не врезались мне в память. Они отзывались во мне эхом и на следующий день, и потом. Я слышу их даже сейчас. Когда я думаю об Идо, я вспоминаю его сдавленный голос, когда он мне это говорил. Я пообещал ему, что правда выйдет на свет Божий. Идо просил это сделать «ради Фарбера», но у меня были более глубокие побуждения.

«Я это сделаю ради Правды, ради Искусства», — сказал я Идо.

Потом я долгие часы не выходил из дому. Снова и снова перечитывал введение Тироша к стихам Фарбера. И вдруг я понял, что Тирош всю жизнь насмехался над людьми. Меня потрясло: как он мог глумиться над такими вещами — совершать фальсификации, врать, вводить людей в заблуждение? Я действительно полагаю, что убийство — это ерунда в сравнении со всем, --">