Марек Краевский - В пучине тьмы [фрагмент]

объявление профессора Стефануса, представленное отдельным ученикам, отличалось способом очень характерным.

Философ каждому из шести гимназистов (седьмая ученица, Тереза Бандровска, не приходила в последний раз в школу) подал другой день недели, в который день тот же учитель посещает дом Божий.

Забросив такую вот приманку, терпеливо ждал в течение нескольких дней результата этого эксперимента, который я назвал «святницким». Мое терпение быстро было награждено.

Седьмого ноября поздно вечером появился в нашем доме молодой священник с причастием. Не пошел он, однако, ни к одному больному, только прямо ко мне. Шепотом передал мне информацию от ксендза Мечислава Курася из прихода на Святниках.

Так вот, этот мой старый львовский коллега, второй священник — вместе с любимым Иосифом Блихарским — сотрапезник ужина у «Атласа», сообщил, что день назад, то есть в среду, шестого ноября, несколько его пенитенциариев, выходящих из исповедальни, были — о ужас, во время святой мессы! — задержаны двумя элегантно одетыми молодыми панами, которые вечером уехали в синю даль на черном «ситроене».

Несмотря на сострадание, которое я испытывал в отношении попавшего ради безопасности Богу духа виновного пенитенция, обуяла меня радость. Есть шпион! Достаточно было только попросить Стефануса, кому из учеников профессора дал субботу как день исповеди фальшивого АК-овца! Несмотря на советских бандитов и грабителей, я поехал вечером на велосипеде к профессору Стефанусу аж на Опоров.

И тут постигло меня ужасное разочарование. Философ потерял где-то блокнот, в котором записал эту информацию! Все напрасно! Ну не совсем все. Профессор был уверен, что о среде сказал какой-то ученице. Которой? Одной из двух, потому что третья с недавнего времени болела и не ходила на занятия.

Которой из этих двух — это уже не был уверен. Несмотря на все это, я выдохнул с некоторым облегчением и предложил Стефанусу простое решение проблемы. Пусть пан начнет снова занятия Gymnasium Subterraneum, говорил я, но без этих двух учениц. Это надежный способ избавиться от конфидентки. Правда, одна из этих двух будет невинной, но что ж… Где дрова рубят, щепки летят…

Профессор ответил очень резко и произнес против меня сильную речь о szpetocie коллективной ответственности. Настоял, тем более что профессор обещал дополнительную плату за проведение значительно затруднившегося уже сейчас расследования. Потом подвели итоги «святницкого эксперимента». Primo, у нас была уверенность в том, что среди учеников подземной гимназии постоянно есть соглядатай; secundo, этот соглядатай была девушка — одна из двух, которые принимали участие в эксперименте. Чтобы поймать конфидентку, я должен был каждую из них подвергнуть тщательной слежке.

Эдвард Попельский прошел через небольшой тупик Скачок во двор полукруглого каменного дома «Под Золотым Солнцем». Он был окружен со всех сторон домами, один из которых — подпертый там и сям деревянными столбами — был предназначен к сносу, о чем информировал прилепленный на двери листок с официальными печатями.

«Вход воспрещен». Грозит обвалом» — кричала надпись большими буквами, нацарапанная на стене и украшенная тремя восклицательными знаками.

Попельский прекрасно знал, что печати могут быть поддельными, а сама надпись может быть преградой от любопытных. Не раз видел, как вроцлавские немцы обеспечивают свои семьи надписью «Achtung Typhus!», надеясь, что название страшной болезни защитит их и их дочерей от русских. Он знал также, что игнорирование предупреждения может быть опасным, и это совсем по другой причине. Такие дома были ведь часто заселены людьми, которые не колебались прогнать пришельцев не только злым словом, но и ножом или набитой гвоздями дубинкой. У него не было, однако, выбора — это старый каменный дом был единственным местом, откуда без риска быть обнаруженным можно было наблюдать весь двор. При въезде в ворота, сразу узнанным по чисто ухоженными лестнице, он оказался на обитаемой территории. Он пытался затем не входить бы слишком далеко, чтобы не раздражать хозяев этого места. Он стоял на самом пороге, укрытый за слегка отворенным полотном дверью. Он смотрел перед собой, а прислушивался — вокруг себя. Через час ничего не слышал, что его специально не огорчило, и ничего не видел, что его отнюдь не радовало.

В конце концов, когда в соседней Государственной Фабрике Хлеба на Сенкевича, зарычала туба, --">