Эд Макбейн - Убийство в запертой комнате

Эд Макбейн Убийство в запертой комнате

Глава 1

Был самый что ни на есть обычный день в начале октября.

За решетками окон 87-го полицейского участка пылал огненными красками Гровер-парк. Бабье лето разоделось в ярко-красное, желтое и оранжевое, распушило перышки, разукрасилось, как индейская принцесса. На безупречно голубом небе ослепительно сияло солнце. Пробиваясь сквозь решетки в дежурную комнату следственного отдела, солнечные лучи распадались на золотые лучики, и в каждом из них плясали пылинки. Через распахнутые окна в комнату вторгался уличный шум; он сливался с шумом дежурной комнаты — и возникала единственная в своем роде мелодия.

Как подобает всякой порядочной симфонии, у этой имелась своя, легко узнаваемая тема, основанная на трезвучии из телефонных звонков, стука пишущих машинок и ругательств. На этой основе строились разнообразные вариации, потрясавшие слушателя широтой диапазона. Тут было все-все — от упоительно мягкого шмяканья кулака о живот правонарушителя до вопля сыщика, пожелавшего узнать, куда, черт побери, запропастилась его шариковая ручка; от монотонного, нудного допроса арестованного до приглушенно-сладострастного шепота, коим блюститель порядка беседовал по телефону с юной прелестницей; от беззаботного посвистывания курьера, доставившего последние инструкции из Главного управления, до мелодраматических завываний дамы, пришедшей заявить на драчливого супруга; от урчания холодильника до раскатов смеха, сопровождавших скабрезный анекдот.

Хохот, заглушивший гомон осенней улицы, не оставлял сомнений в том, что Майер Майер отпустил неплохую шутку.

— Рассказчик он что надо, — сказал Берт Клинг. — Мне до него далеко. Я так хохмить не умею.

— Ты вообще много чего не умеешь, — отозвался Майер Майер, и его голубые глаза весело заблестели. — Но мы тебя прощаем, Берт. Мастерство приходит к рассказчику с годами. Юному нахалу, вроде тебя, нечего и мечтать об успехе. Это доступно только зрелым мужчинам.

— Отстань, старый хрен, — сказал Клинг.

— Ты погляди, Коттон, как он рассердился. Молодость — вот его слабое место!

Коттон Хоуз прихлебывал кофе и улыбался. Это был высокий человек весом под девяносто килограммов с голубыми глазами и тяжелым подбородком с ямочкой. Лучи мягкого осеннего солнца высвечивали на его ярко-рыжей шевелюре седую прядь — как раз над левым виском, где еще оставался след от старой ножевой раны. Чтобы добраться до раны, ему сбрили волосы, и на этом месте появилась седина. «Что лишний раз показывает, как я тогда струхнул!» — заметил Хоуз, когда впервые увидел седые волосы.

Теперь, поймав взгляд Майера, он решил подыграть ему:

— Юнцы всегда агрессивны, разве ты не знал?

— И ты туда же! — воскликнул Берт. — Да это самый настоящий заговор.

— Это не заговор, — поправил его Майер. — Это стихийный всплеск ненависти. Вот в чем беда нашей цивилизации — слишком много ненависти. Кто-нибудь из вас знает, под каким лозунгом проходит нынче Неделя против ненависти?

— Нет, — сохраняя серьезную мину, откликнулся Хоуз. — Под каким?

— Прижмем к ногтю всех ненавистников! — изрек Майер, и в этот момент зазвонил телефон. Клинг и Хоуз недоуменно посмотрели друг на друга, потом расхохотались. Майер показал им жестом, чтобы они замолчали.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Майер слушает, — сказал он в трубку. — В чем дело, мэм? Да, я детектив. Что? Нет, я не начальник. — Он пожал плечами и, глядя на Клинга, вскинул брови. — Лейтенант сейчас очень занят. Могу ли я вам помочь, мэм? Что-что? Ах, сучка! Да, мэм, понимаю. Но мы не можем призвать его к порядку, у нас сейчас нет свободного сотрудника. У нас вообще неважно с персоналом. Что? Я понимаю ваши чувства, но…

Он замолчал и уставился на трубку.

— Отбой! — сказал он и положил трубку на рычаг.

— Что случилось? — осведомился Клинг.

— Ее датский дог гоняется за сучкой, кокер-спаниельшей. Она хочет, чтобы мы пришли на помощь… — Майер снова пожал плечами. — L’amour, l’amour, всегда l’amour^[1]. Вы хоть знаете, что такое любовь?

— Нет, а что это такое? — спросил Клинг.

— На сей раз я не шучу, — сказал Майер. — Я философствую. Любовь — это всего-навсего приглушенная ненависть.

— Господи, какой циник! — сказал Хоуз.

— Я не циник. Я философ. Но не надо слепо верить человеку, размышляющему вслух. Он просто проверяет на --">