Далия Мейеровна Трускиновская - Кровавый жемчуг

– Какую такую харю? – грозно вопросил Степка.

Дед, Савватей Морков, вцепившись в локоть осанистой снохи, а снохе уж за пятый десяток перемахнуло, ковылял Степке навстречу.

– Степа, голубь, ты ли?…

Дед сделался за последнее время странно подслеповат. Вон Стенькин дед отлично видел за три версты, а у себя под носом – никак. Савватей же Морков, наоборот, за две сажени видел только туманные пятна разного цвета, зато на столе перед собой, когда сидел, в молитвослове самые мелкие буковки разбирал.

– Я, дедушка! Что стряслось-то? – И Стенька изготовился запоминать.

– Пристыди хоть ты подлецов! – взмолился дед. – Сил моих нет! Ведь это Матюшка с Егоркой спрятали, вот те крест, Матюшка с Егоркой! Пороли их мало!

– Что спрятали, дедушка? – нагнулся к нему Стенька.

– Да харю же! Я их знаю, это они мне пакости строят!

– Тьфу! Какая еще харя? Скоморох ты, что ли, чтоб хари дома держать?

– С Благовещенья резал, с самого Благовещенья! – жалостно сообщил дед. – Как живая выходила! Не прибрал, оставил, вот они и покусились! Ироды! И слова им поперек не скажи!

Сноха, Алена Кирилловна, поняла по возмущенной Стенькиной роже, что не грех и вмешаться.

– Батюшка из дерева ради баловства медвежью харю резал, – негромко, зная дедову глухоту, сказала она. – Утром глядь – и нет ее. Только это не Матюшка с Егоркой. Я их знаю – они в сараюшке свое добро прячут. Мы сразу туда заглянули – там нет.

– А велика ли харя? – уже догадываясь, что сработали происки жены Натальи, спросил Стенька.

– Чуток поболее медвежьей будет… – начала было Алена, но дед пожелал растолковать сам и принялася, бормоча, разводить руки вширь и ввысь. Получалось, что харя была как здоровая бадья.

– Да Господь с тобой, дед, таких и медведей-то не бывает! – воскликнул разочарованный Стенька.

– А тебе-то та харя на что сдалась? – наконец догадалась спросить Алена Кирилловна. – Или посоветуешь в Земский приказ челобитную писать?

Не в меру догадлива оказалась баба!

– На что сдалась? А вижу – у соседей переполох, так мало ли что? – Стенька даже очень выразительно пожал плечами. – Я в приказе не последний человек, глядишь, и пригодился бы!

Что правда, то правда – были там ярыжки и помоложе Стеньки, на которых он свысока покрикивал…

Махнув рукой на странную и совершенно для него бесполезную покражу, Стенька отправился домой, сесть наконец за стол и позавтракать.

Наталья встретила его как ни в чем не бывало. Ведь знала же, чертовка, что дело выеденного яйца не стоит! Знала же, какова пропажа! Так нет же, допустила, чтоб муж понесся огородами, босиком, позориться перед честными людьми!

Встав, как и было задумано, в торце стола, Стенька прочитал молитву, благословил непочатый горшок-кашник, и они, друг другу худого слова не говоря, оба сели завтракать.

– Забор починить надо, – сказала Наталья, доев кашу. – Не забор, а одно горе. В дыры медведь пролезет.

Стенька покосился на жену. Намекает на утреннее, что ли? Но Наталье было не до шуток. Она перечислила, где в хозяйстве нужна мужняя рука.

– Да побойся бога! Воскресный день, а ты про хозяйство! – рассердился в конце концов Стенька.

– А ждать, пока все само развалится? – спросила Наталья. – Скамью вон починить надо, не то прямо под тобой и ахнет. Бочонок с капустой опорожнился – сволок бы обруча перетянуть, коли сам не умеешь.

– Что ты мне про бочонок! У меня дела поважнее найдутся!

Хотя день был и воскресный, но Стенька сговорился с отцом Кондратом об уроке.

– Знаю я твои дела! Вся слобода за животики хватается? Меня уж бабы спрашивали – чай, батька Кондрат твоего-то розгами потчует? Розги-то, говорят, ума прибавляют – глядишь, и поумнеет!

Стенька на эту глупость не ответил, но вздохнул – близился час наитягчайших трудов.

В дом к отцу Кондрату шел он, как тать на плаху, – медленно и ниже плеч буйну голову повесив… Грамота давалась тяжко, и с чтением бы еще полбеды, а вот орудовать пером Стенька не мог, вместо красивых завитков получалось нечто столь корявое, что попадья, матушка Ненила, заглянув как-то через плечо, заохала:

– О-хо-хонюшки, горемычный ты мой! Ну – как курица лапой!..

А ведь для подьячего почерк – первое дело. Ну, еще ум, но насчет своего ума Стенька не сомневался, опять же – ум глубоко в башке упрятан, а почерк-то – на виду…

Батюшка встретил его весело.