Далия Мейеровна Трускиновская - Кровавый жемчуг

пирога, надела красивую синюю однорядку и выскользнула из дому, и побежала огородами к любимой подружке – стрелецкой женке Домне Патрикеевой.

На полдороге они и встретились – Наталья с Домной. И обе взволновались – не приключилось ли беды?

– А я к тебе! – чуть ли не хором воскликнули они.

– А что стряслось?

– А у тебя что стряслось?

– А что с утра бежишь, как ошпаренная?

– А ты что бежишь?

– А я к тебе!

– Так и я к тебе!

И подружки одновременно предъявили почти одинаковые узелки.

– Пироги с сыром у меня удались! – похвасталась Домна. – Возьми к завтраку.

– Так и у меня пироги! С баранинкой! Тебе же и несу!

Подружки рассмеялись.

И чем больше смеялись, тем смешнее и приятнее им делалось. А чего ж неприятного? Стоят солнечным, уже почти летним утром на тропинке, среди молодых, еще не в полную меру лист выгнавших лопухов и разудалых солнечных одуванчиков, две молодые и миловидные бабы, радуются тому, какие они славные хозяйки и верные подружки, – плохо, что ли?

И разом они хохот свой прекратили.

– Что это там у Морковых за галдеж? – спросила Домна. – С утра-то пораньше!

– А сбегаем, поглядим! Может, дед у них?…

Морковскому деду было столько лет, что он в Смутные времена ратником служил и поляков из Москвы изгонял. Теперь же жил на покое, но доставлял немало хлопот – мог уйти в церковь и заблудиться, а искали всей слободой и находили довольно далеко от дома, как-то к самой Яузе забрел. Если бы он и отдал Богу душу, ничего удивительного бы в том не было.

И надо же – пока Наталья возилась по хозяйству, шумела и гремела, муженек не просыпался. А как надумала добежать с гостинцем до подружки, а потом с ней вместе – до Морковых, тут его словно черт пощекотал.

Продрать глаза с ходу не получилось. Стенька пробурчал как бы сквозь сон «о-хо-хо…» в надежде привлечь к себе внимание. Но некому было ядовито осведомиться о здоровьице. Он закряхтел погромче – и с тем же успехом.

Когда Стенька окончательно осознал, что жена куда-то увеялась и поднести рассольцу прямо к постели некому, Наталья, услышав диковинную новость, уже торопилась домой. С Домной она рассталась там же, где и встретилась, и, заранее костеря своего непутевого, побежала к родному крылечку.

– Стой! – крикнула Домна. – Пирогами-то не поменялись!

Она догнала Наталью, забрала ее узелок, а свой – вручила.

– Да ну тебя, поменялись же! – воскликнула Наталья. – Перед тем, как к Морковым бежать!

– Да что ты?

Узелки из ветхой холстинки были одинаковы, и подружки принялись их обнюхивать: пироги-то с бараниной не так пахнут, как с сыром.

– Да вот же твои, свет! А вот – мои!

Наталья хотела было сказать, что не стоит Стенька душистых Домниных пирогов, что лакомствами его баловать – только добро зря переводить, да удержалась.

– Как в церковь пойдете – за мной загляните, – попросила. – Моего-то сегодня туда не доведешь, вчера погулял…

– А дело житейское, – утешила ее Домна. – И с моим бывает!

– Твой-то в лавке сидит, каждый день алтынов по пяти приносит, а мой-то больше двух алтынов и трех денег отродясь не приносил!

Сказала это Наталья не совсем справедливо. Все-таки Стенька и за службу в Земском приказе рублей по семи в год имел, и кормовые – по четыре деньги на день, а что удастся перехватить – все домой нес. Так ведь и Домне Патрикеевой не всегда Масленица, случается и Великий пост. То муж-стрелец в лавке сидит, торгует, а то его на войну зовут и по полгода видом не видать и слыхом не слыхать. Тем более что теперь как раз где-то далеко продолжается война…

А справедливой она быть старалась, даже по отношению к Стеньке… И потому, взбегая по крылечку, уже совсем было решила поделить с ним Домнины пироги поровну.

– Мука смертная!.. – сообщил жене измученный сухотой в горле Стенька, не открывая глаз и не в силах пошевельнуть хоть единым членом. – Помираю! А тебя черти где-то носят! Погоди, вот встану – плетку-то возьму…

– Щас исцелю!

Наталья, как если бы не слышала угрозы, встала на цыпочки и припрятала пироги на полке, что тянулась вдоль всей стены над окошком, сунула узелок за кувшины и за крынки.

– Так помираю ж! – возвысил голос Степка.

– А и невелика потеря!

Имелось в виду – кабы кто меня, рабу Божию Наталью, от тебя, дармоеда и пьянюшки, избавил, я бы недолго во вдовах засиделась. Так нет же! Живешь! Не помираешь!

– Ох, встану, доберусь!.. – пригрозил Степка.

Во рту было мерзостно и пакостно. А зловредная --">