Сергей Алексеевич Тельканов - Прыжок в ночь

пленник тоже с трудом передвигал ноги. Заметив впереди два пня, Савочкин приказал:

— Стой!

Тот обернулся, и Леонид впервые при утреннем свете ясно увидел его лицо. Серые цепкие глаза под белесыми бровями, острые скулы, упрямый подбородок. Волевой, сильный человек. Поняв, что речь идет об очередной передышке, капитан опустился на пень и некоторое время смотрел на носки своих валенок. Потом поднял голову:

— Куда ты ведешь меня?

— Не твое дело. А впрочем, чего скрывать: в трибунал!

— В трибунал? С ума, что ли, ты спятил? Забыл, где находишься?

— Не забыл. Но как-нибудь доведу.

— Зачем?

— Пусть разберутся, почему ты стрелял в меня.

— А ты будто не знаешь?

— Я? Ты же не соизволил доложить об этом, когда стрелял.

— Брось прикидываться! — Глаза капитана стали жесткими. — Маргариту Кульчицкую помнишь?

— Какую Маргариту? — Савочкин с недоумением посмотрел на говорившего. — Ты что, на пушку решил меня взять? Никакой Маргариты я не знал и не знаю.

— Не крутись, лейтенант. — В голосе человека в меховой куртке зазвучали стальные нотки. — Еще раз спрашиваю: Маргариту Кульчицкую помнишь? Москва, Вторая Мещанская, тридцать, квартира девять...

— Знаешь, — Савочкин вскочил со своего пня, — нечего мне мозги закручивать. Вставай и двигай вперед!..

— Постой, постой, не кипятись. Вперед мы еще успеем, а сейчас надо выяснить все до конца. Ты ведь Валерий?

— Какой я тебе к черту Валерий! Я — Леонид Савочкин, родом из Сибири, Москву видел один раз, да и то из эшелона, когда на фронт ехали.

Капитан долго и пристально смотрел на него. Затем, опустив голову, он заговорил негромко, раздельно, как будто рассуждая с самим собой:

— Как же это так? Леонид Савочкин из Сибири. Москву видел один раз, да и то из эшелона. Тот был Валерий. Его фотокарточка стояла у нее на этажерке. На обороте было написано: «Любимой от Валерия». Тогда она сказала: «Прошу тебя больше не приходить, я люблю другого». Потом — ночь, самолет, человек, как две капли воды похожий на того, что был у нее на фотографии. Ах, какой я негодяй, какой негодяй!..

Когда он снова взглянул на Леонида, глаза его были влажными.

— Ты понимаешь, что случилось, лейтенант? Понимаешь?..

— Начинаю понимать. Адресом, должно быть, ошибся, всадил пулю не в того, в кого хотел?

— Вот именно. Теперь в глаза тебе стыдно смотреть.

— А не стыдно было в такое время личные счеты сводить? Война идет, люди за Родину гибнут, а он пальбу открыл из-за того, что его женщина бросила.

— Люблю я ее очень. Вся жизнь моя в ней. Отца, мать, двух сестер немцы расстреляли — одна она у меня оставалась. Как в самолете получилось — сам не знаю. Вспышка какая-то, ярость...

Голос его прервался, на лице появилось скорбное выражение. Снова он опустил голову и, не поднимая ее, тихо спросил:

— Что же теперь делать, лейтенант?

— Н-не знаю, — нерешительно ответил Леонид, в душе которого боролись противоречивые чувства.

— Я тоже не знаю, — почти шепотом проговорил тот, не глядя на лейтенанта. — Ты вот сказал насчет трибунала. Возразить мне, пожалуй, нечего. На твоем месте я бы, наверно, поступил так же. Фронт мы перейдем, до него отсюда недалеко, и я честно предстану перед судом, честно признаюсь во всем. Что меня ждет? Расстрелять, думаю, не расстреляют, но то, что мне полагается, я получу. Беспокоит меня не это, а другое: почему ты, ни в чем не повинный человек, должен отвечать за подлость, совершенную мной?

— То есть, как это?

— Ты же отлично знаешь, что я не простая птица и не для прогулок послали меня в тыл врага. Есть важные задания по линии разведки, есть задания для партизан, и не мне разъяснять тебе, что полагается за срыв таких заданий. В дрожь бросает, когда подумаю о том, как на меня командующий фронтом надеялся. Партизанам, конечно, уже сообщили: «Орел», мол, вылетел к вам. А где он, этот «Орел»? Сидит в лесу на пеньке, руки веревкой скручены. Понимаешь, в чем дело?..

— Понимаю, — отозвался Леонид, в голове которого все еще никак не укладывалось то, что он услышал.

— Поступил я с тобой мерзко, — продолжал капитан, — и ты вправе не слушать ни одного моего слова. Прошу только об одном. Не думай, что я хочу разжалобить тебя, вызвать сочувствие или навязать какое-то свое мнение. Я нахожусь в твоей власти, и не мне, а тебе решать, как нам поступить дальше. Но, по-моему, для пользы дела, которое одинаково дорого для нас обоих, правильнее было бы сделать так: за ночь можно --">