Агата Кристи , Гилберт Кийт Честертон , Ник Картер , Морис Леблан , Артур Игнатиус Конан Дойль , Олдос Леонард Хаксли , Эдгар Ричард Горацио Уоллес , Эрнест Брама - Загадка миссис Дикинсон

— Я люблю тебя, люблю, люблю! — Она притянула его к себе вялого, покорного, — прижалась к нему. — Котик! Я не знала, что ты так любишь меня. Но зачем, зачем ты это сделал?

Мистер Хаттон высвободился из ее рук и встал. Лицо у него побагровело.

— Ты, кажется, убеждена, что я действительно убил свою жену, — сказал он. — Это просто дико! За кого вы все меня принимаете? За героя экрана? — Он начинал выходить из себя. Все раздражение, весь страх и растерянность, владевшие им целый день, вылились в ярость против нее. — Боже! Как это глупо! Имеешь ли ты хоть малейшее понятие об интеллекте цивилизованного человеческого существа? Неужели я похож на человека, который убивает всех походя? Ты, верно, воображаешь, что я влюбился в тебя до полной потери сознания и с легкостью решился на такое безумство? Когда вы, женщины, поймете, что любви до потери сознания не бывает? Человеку нужно одно: спокойная жизнь — то, чего вы как раз не хотите ему дать. Я сам не понимаю, какого черта мне понадобилось жениться на тебе. Это была глупейшая шутка. А теперь ты твердишь, что я убийца. Довольно, хватит с меня.

Твердо ступая, мистер Хаттон пошел к двери. Он знал, что наговорил ужасных вещей, недопустимых вещей, что надо немедленно взять свои слова обратно. Но нет, этого он делать не станет. Он затворил за собой дверь.

— Котик! — Он повернул дверную ручку, язычок щелкнул. — Котик! — В голосе, который донесся до него сквозь запертую дверь, была мука. «Вернуться? Да, надо вернуться». Он взялся за ручку, тут же отдернул пальцы и быстро зашагал прочь, но на середине лестницы остановился. Она способна сотворить любую глупость — выброситься из окна, сделать Бог знает что… Он внимательно прислушался — все было тихо. Но ему ясно представилось, как она на цыпочках идет к окну, поднимает раму, насколько можно, и высовывается наружу на холодный вечерний воздух. Шел небольшой дождь. Под окном каменная терраса. Сколько до нее? Футов двадцать пять — тридцать? Однажды он шел по Пикадилли, и с третьего этажа отеля «Риц» свалилась собака. Он видел, как она упала, слышал стук о тротуар. Вернуться? Да ни за что в жизни. Он ненавидел ее.

Он долго сидел у себя в кабинете. «Что произошло? Что происходит?» Он прикладывал и так и сяк, но не находил ответа на свой вопрос. «А что, если придется досмотреть этот кошмар до страшного конца? Ему грозит смерть». Из глаз у него потекли слезы; он так страстно хотел жить.

«Хорошо жить на свете. Несчастной Эмили тоже хотелось жить», — вспомнилось ему. «Да, жить хорошо. Есть еще столько мест в этом удивительном мире, где он не успел побывать, столько милых, забавных женщин, с которыми он не успел познакомиться, столько очаровательных женщин, которых он и в глаза не видал. Могучие белые волы по-прежнему будут медленно влачить свои повозки по тосканским дорогам; кипарисы, стройные, как колонны, будут все так же вздыматься в голубое небо; но он ничего этого не увидит.

А сладкие южные вина — „Слеза Христова“ и „Иудина кровь“? Не он будет пить их — другие, но не он. Другие будут бродить по узким полутемным проходам между книжными полками в недрах Лондонской библиотеки, вдыхать приятный пыльный запах хороших книг, вглядываться в незнакомые заглавия на корешках, открывать неизвестные имена, вести разведку на подступах к необъятному миру познания. Он будет лежать в земле, на дне глубокой ямы. Но за что, за что?» Смутно он чувствовал в этом какой-то не поддающийся разуму акт справедливости.

В прошлом он был полон легкомыслия, глупости, совершал безответственные поступки. Теперь судьба вела с ним такую же легкомысленную, безответственную игру. Значит, око за око, значит. Бог все-таки есть.

Ему захотелось молиться. Сорок лет назад он каждый вечер становился на колени у своей кроватки. Ежевечерняя формула детства сама собой вернулась к нему из какой-то давным-давно замкнутой на замок каморки памяти. «Боженька, храни папу и маму. Тома, сестренку и маленького братца, мадемуазель и няню и всех, кого я люблю, и сделай так, чтобы я стал хорошим мальчиком. Аминь». Все они давно умерли, все, кроме Сисси.

Мысли его утихли и словно размылись; великий покой объял душу. Он поднялся, наверх по лестнице просить прощения у Дорис. Она лежала на кушетке в ногах кровати.

Рядом, на полу, валялся синий флакон с жидкостью для растирания; на этикетке надпись:

«НАРУЖНОЕ».