Всеволод Зиновьевич Нестайко - Спутник "Лира-3"

и принесет новую марку.

И вот однажды приходит отец — веселый, довольный. И, не раздеваясь, прямо с порога ко мне.

— Ну, Ванюша, у нас с тобой сегодня праздник! Какую я тебе марку принес! Заграничную! Швейцарскую! Вот, смотри!

И показывает. Я даже подскочил на кровати от радости. Ведь это была моя первая в жизни заграничная марка! Тебе может показаться смешным мое тогдашнее волнение. Да, конечно, сейчас достать заграничную марку — пустяк. У тебя их, пожалуй, уже не одна.

Но тогда... Да еще в таком районе, где жили рабочие, железнодорожники и мелкие торговцы. Какая у них могла быть переписка с заграницей? У них, наверное, и знакомых дальше Жмеринки не водилось.

А тут — Швейцария. Страна, о которой я тогда еще толком и не слышал ничего.

— Папа, да как же тебе удалось ее достать? Где? — кинулся я расспрашивать.

— Э-э, сынок! Совсем неожиданно и случайно... Беру я, значит, сегодня утром письма на почте. Сортирую, раскладываю по адресам. Смотрю, среди них одно международное. Заинтересовался я: ведь это на нашей почте редкость — не помню даже, когда и было такое. Моментально о тебе подумал — и давай марку рассматривать. Действительно — швейцарская. Вот, думаю, для Ванюшки моего заполучить бы ее. Но уверенности нет. Дадут ли? Люди разные бывают. Другие даже слушать не хотят — не приставайте, мол, с глупостями и дверь закройте, а то дует... Иду я, значит, по адресу. Лабораторная, 12, квартира 14, флигель, второй этаж. Открывает мне женщина, пожилая уже, с сединой, интеллигентная такая. Я ее до этого лишь несколько раз видел. Знаю только, что живет здесь недавно, и что у нее две взрослых дочери. Даю ей письмо. Увидела она, обрадовалась, засуетилась. «Господи, говорит, да это ж от Володи. Вот спасибо вам. Я так ждала...» И дрожащими руками конверт вскрывает. А я стою, не ухожу. Наконец, решился: «Простите, говорю, нельзя ли у вас марку попросить? Для сына. Он у меня болен сейчас. Марки собирает...»

Встрепенулась она: «Пожалуйста, пожалуйста», — и отрывает мне часть конверта с маркой. — «Вы уж сами, говорит, дома отклейте, а то я, боюсь, порву ненароком, испорчу. И передавайте привет вашему сыну. Пусть скорее выздоравливает». Так и сказала. Добрая, видать, душа... Выхожу я и встречаю у подъезда дворника. Я с ним хорошо знаком. Маркой хвастаюсь, рассказываю, кто дал, а он мне: «Знаешь, — говорит, — несколько дней назад, как раз на Новый год, арестовали обеих дочерей той жилички. Говорят, против царя они. Революционерки». Я так и охнул. Со стыда чуть не сгорел. У женщины такое горе, а я к ней со своими глупостями... И поди ж ты — человек! Другая б на ее месте и говорить со мной не стала. До того ли! А она еще и мне посочувствовала — что болен ты. И добрым словом согрела. Мало таких людей на свете...

Отец и сейчас чувствовал себя как-то неловко. Не мог себе простить, что надоедал той доброй женщине в такую неподходящую минуту. Но делал он это ради меня, и я с благодарностью обнял отца...

Швейцарская марка принесла мне счастье не на один день. Я долго не мог нарадоваться. И, конечно, она стала украшением моей коллекции. Первая и пока единственная зарубежная марка! Именно поэтому память и сохранила так четко, на всю жизнь, обстоятельства, при которых она попала ко мне...

Пришла весна, наступило лето. Я начал выздоравливать и понемногу уже выходил на улицу, гулял возле дома. Но, несмотря на выздоровление, я продолжал заниматься марками. Ты же знаешь, какая это заразная штука.

Единственная зарубежная марка не давала мне покоя, и мне ужасно хотелось заполучить их еще. Но где? Подумав, я все время возвращался к той женщине с Лабораторной улицы.

«У нее, может, и есть, — размышлял я. — Раз она получила письмо из Швейцарии, то могла получать и из других стран. И марки могли сохраниться. Все бывает».

Лабораторная, 12 — это же почти рядом с нами. Всего-то пройти полквартала и сразу за углом — ведь Лабораторная пересекает нашу Предславинскую.

От ребят с Лабораторной я узнал, что ту женщину, что дала отцу марку, зовут Мария Александровна. Я часто ходил возле ее дома, но зайти не решался. Не до меня ей было!..

Но однажды ребята сказали мне, что дочери Марии Александровны, наконец-то, вернулись — выпустили их из тюрьмы.

Обрадовался я ужасно. Ну, теперь можно! Теперь удобно! Мал я был и глуп. Радовался главным образом не потому, что люди из тюрьмы вышли, а потому, что теперь удобно было о марках у Марии Александровны спрашивать.

На следующий же день я --">