Константин Михайлович Симонов - Подвиг капитана Сабурова

сидел знакомый ему адъютант Проценко — Востриков, парень недалёкий и вечно всё путавший, но ценимый генералом за безграничную храбрость.

 — Идёте, товарищ капитан? — спросил Востриков.

 — Да. Слушай, Востриков, я у тебя автомат оставлю.

 — Хорошо, будет в сохранности.

 Сабуров поставил в угол автомат.

 — Теперь вот что ещё. Дай мне две «лимонки», а лучше штуки три или четыре. Есть?

 — Есть.

 Востриков порылся в углу и, не без некоторого душевного сожаления, дал Сабурову четыре маленьких гранаты Ф-1; они были у него уже с аккуратно привязанными верёвочками, чтобы подвешивать к поясу. Сабуров, не торопясь, подвесил их по две с каждой стороны, предварительно попробовав, крепко ли сидят в них кольца.

 — Тише, — сказал Востриков, — выдернете ещё.

 — Ничего.

 Пристроив гранаты, Сабуров отстегнул неудобную треугольную немецкую кобуру, положил её рядом с автоматом, а парабеллум засунул под ватник, за пазуху.

 Сабуров пожал руку Вострикову и вышел.

 Проценко, оставшись один, задумался. В сущности говоря, он посылал Сабурова не потому, что ему больше некого было послать, а потому, что Сабуров уже раз наладил ему связь с армией, и у него было сейчас чувство, что именно Сабуров должен дойти и сделать. И хотя было очевидно, что сделать это почти невозможно, но всё-таки чувство это не исчезло у Проценко. Он сидел за столом и неторопливо и подробно обдумывал предстоящее. Вернётся ли Сабуров или, оставшись там за командира полка, пришлёт кого-нибудь сюда, всё равно, так или иначе, эти четыреста метров обрыва, на которые выскочили немцы, надо взять обратно.

 Чем же, какими же силами отбивать берег? О том, чтобы взять с позиций хотя бы один батальон, не могло быть и речи: надо было отовсюду, из каждого батальона вытягивать по нескольку десятков людей и создавать к завтрашней ночи сборный штурмовой отряд. Только так, другого выхода не было.

 — Ну, как же вы решили, товарищ генерал? — спросил начальник штаба.

 Проценко взял листок бумаги и сам подсчитал состав отряда.

 — Вот, — сказал он, — здесь написано, по сколько человек откуда взять. За ночь выведи людей сюда в овраг. Днём сколотим их, подготовим, а завтра ночью, будем живы, отберём берег.

 Проценко был мрачен. Его лицо ни разу не осветила обычная хитрая улыбка.

 — Подпишите донесение в штаб армии, — сказал начальник штаба, вынув из папки бумагу.

 — О чём донесение?

 — Как всегда, о событиях.

 — О каких событиях?

 — О сегодняшних.

 — О каких?

 — Как о каких? — с некоторым недоумением и раздражением переспросил начальник штаба.

 — О том, что немцы к Волге вышли, о том, что Ремизова отрезали.

 — Не подпишу, — сказал Проценко, не поворачивая головы.

 — Почему?

 — Потому что не вышли и не отрезали. Задержи донесение.

 — А что же доносить?

 — Сегодня ничего.

 Начальник штаба развёл руками.

 — Знаю, — сказал Проценко. — За задержку донесения на сутки беру ответственность на себя. Отобьём берег и донесём всё сразу. Если отобьём, нам это молчание простят.

 — А если не отобьём? — спросил начальник штаба.

 — А если не отобьём, — сказал Проценко с мрачной серьёзностью, вообще ему не присущей, — то некого будет прощать. Я сам поведу штурмовой отряд. Понятно? Что ты смотришь, Егор Петрович?— другим тоном сказал он начальнику штаба. — Что ты на меня смотришь? Думаешь, я ответственности боюсь? Не боюсь. Не боялся и не боюсь. А не хочу, чтобы знали, что немцы ещё и здесь на берег вышли. Да, не хочу. Я в штаб армии сообщу, из штаба армии в штаб фронта, из штаба фронта — в главную ставку. Не хочу. Это же для всей России огорчение. Понимаешь? Не хочу всю Россию огорчать. Всё равно, если сообщу, скажут: «Отбивай, Проценко, отбивай». И ни одного солдата не дадут. Так я лучше сам, без приказов, отобью. Я все огорчения на одного себя беру. Понимаешь?

 Начальник штаба молчал.

 — Ну, если понимаешь, — сказал Проценко, — так хорошо.

 Потом он вышел из блиндажа. Ночь была тёмная, свистел ветер и шёл крупный снег. Проценко посмотрел вниз. Там, в просвете между развалинами, видна была замёрзшая Волга. Отсюда, сверху, она казалась неподвижной и совсем белой. Пятна изморози лежали кругом на земле. Кое-где --">