Владимир Галактионович Короленко - Дети подземелья

В. Г. Короленко ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Повесть

Рис. Г. Фитингофа

К читателям

«Дети подземелья» — повесть о детской дружбе, о жизни бедняков в царской России.

Нельзя без волнения читать эту незабываемую повесть. Она написана так правдиво, с таким горячим сочувствием и любовью к несчастным людям!

Автор повести, замечательный русский писатель Владимир Галактионович Короленко (1853–1921), вырос на Украине, в небогатой, трудовой семье. В своих произведениях он всегда боролся за правду. Короленко не мог равнодушно смотреть на страдания простого народа, горячо ненавидел всякое зло, насилие, несправедливость в общественной жизни.

Нельзя так жить, говорили его повести, рассказы, очерки, нельзя безропотно терпеть жестокую несправедливую власть богатых над бедными. Нужно бороться за лучшую долю для всех честных тружеников на земле, потому что «человек создан для счастья, как птица для полёта».

За свои выступления против общественной несправедливости Короленко не раз сидел в тюрьмах и много лет провёл в ссылке.

И герои многих его рассказов и повестей начинают эту борьбу с виновниками народного горя и нищеты.

Короленко написал много прекрасных произведений. Одним из первых была повесть «В дурном обществе» (1885). Вскоре с небольшими сокращениями её напечатали для детей под названием «Дети подземелья».

1. РАЗВАЛИНЫ

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моём существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру Соню и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому^[1], но гордому польскому роду и напоминало любой из мелких городов Юго-западного края.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционной «заставой»^[2]. Сонный инвалид лениво поднимает шлагбаум^[3], — и вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах тёмными воротами европейских «заезжих домов»^[4]; казённые учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колёсами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот ещё минута — и вы уже за городом. Тихо шепчутся берёзы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие, густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове — старый, полуразрушенный за́мок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нём ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчище», — передавали старожилы, и моё детское испуганное воображение рисовало под землёй тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым за́мком. От этого, понятно, за́мок казался ещё страшнее, и даже в ясные дни, --">