Алексей Андреевич Логунов - Мой пшеничный сноп

АЛЕКСЕЙ ЛОГУНОВ МОЙ ПШЕНИЧНЫЙ СНОП

Я нагнулся, чтоб сорвать ромашку

С крупными лучами — лепестками,

И остановился:

Меж травинок

Я увидел целое селенье!

Под листом широким черный жук

Окопался

И глядит из норки,

Хитрыми усами шевеля.

Муравей с оторванною лапкой

Тащит с передышками хвоинку.

Вот мужик-трудяга!

Инвалид,

А работу все же не бросает.

Две букашки, словно две старушки

В старомодных кофточках в горошек,

Греются на солнце и судачат…

Я нагнулся, чтоб сорвать ромашку,

И остановился.

Ведь она

Здесь была, как старая береза

На бугре у нашего села.

АЛЕКСЕЙ ЛОГУНОВ МОЙ ПШЕНИЧНЫЙ СНОП РАССКАЗЫ

БОЛЬШИЕ КЛЮЧИ

Рассвет… Я выхожу во двор.

Растаял месяц за деревней.

Желтеет струганый забор

Сквозь кудри ивы частым гребнем.

Родной и близкий уголок!

На кольях две стеклянных банки.

А пруд, как голубой платок,

В траву упавший с плеч крестьянки,

Наверно, и отец и дед,

Как я, босыми выйдя в сенцы,

Смотрели так же на рассвет —

И так же вздрагивало сердце…

Затерялась среди ржаных и овсяных полей наша неказистая деревушка — Большие Ключи. Правда, так торжественно мы именуем ее лишь тогда, когда пишем свой адрес на почтовых конвертах. А между собой называем просто Ключевка. Я часто допытывался у взрослых, почему так назвали нашу деревню. Одни говорили, что имя ей дали многочисленные холодные ключи, которые в изобилии рассыпаны на окраине и в соседнем овраге. Многие из них огорожены замшелыми срубами, и люди по сей день берут из них воду. Другие утверждали, что деревню нарекли Большими Ключами ратники Дмитрия Донского. Именно здесь была та ключевая позиция, откуда двигались они на Куликово поле, чтобы добыть в бою себе бессмертную славу, а родной земле русской — независимость и свободу.

Я верил и тем, и другим. Ведь как бы там ни было, а Большие Ключи — хорошее, красивое название! Когда я вырос, то много повидал больших и малых городов, поселков и деревень и не раз дивился красоте, певучести и благородству их названий. «Какое хорошее имя, — говорил я себе, — ничуть не хуже, чем у нашей деревушки…» Впрочем, разве мы меньше любили бы своих матерей, если бы их звали не Марья, Аксинья, Пелагея, а, скажем, Франсуаза или Генриетта?

В детстве Ключевка казалась мне огромной и загадочной. И я, как отважный путешественник, открывал и осваивал ее — шаг за шагом, избу за избой. В избах, словно зерна в колосьях, были люди: веселые, грустные, смешные, сердитые, рассудительные… Потом я заметил, что их объединяет одна особенность. Что бы ни делали ключевцы: пахали землю, или пели песни, или просто беседовали друг с другом — они всегда старались выкинуть какое-нибудь замысловатое коленце. Дескать, знай наших!

С годами я понял, что ошибался. Не тщеславное стремление удивить других, а нужда заставляла их пускаться на разные выдумки. В деревне у нас не любят неумех и бездельников. Если уж взялся за дело, то расшибись в лепешку, но сделай его хорошо. Иначе долго потом будут над тобой потешаться.

Мы, ребятишки, на выдумки тоже были большие мастаки. Моя сестра Манюха любила придумывать для меня новые игры и прозвища. Когда она приходила из лесу с корзиной грибов, то всегда спрашивала за дверью:

— Терем-теремок, кто в тереме живет?

— Леня-Леша-Алексей! — радостно и звонко отвечал я.

— А еще кто?

— Лесин, Лопушок, Подсолнушек, Карабчик!

— А ну выходи по одному! — строго приказывала сестра.

— А я здесь один! — распахивая дверь, выбегал я ей навстречу.

Игра эта повторялась каждый день и ничуть не надоедала мне. А последнее прозвище — Карабчик — так прилепилось ко мне, что никто в деревне иначе меня не называл. Я сначала обижался, потом привык. Только однажды упрекнул сестру, зачем она прозвала меня Карабчиком.

— А ты и есть Карабчик, — беспечно отвечала она. — Так и норовишь --">