Евгений Захарович Воробьев - Тринадцатый лыжник

Он никому не доверил новенькой винтовки, сам выверил и пристрелял её.

Назавтра Каширин отправился к майору Жерновому:

— Товарищ майор, докладываю обстановку. На складе всё в порядке. Шаровары и рукавицы получены. Разведчикам выданы сапоги согласно приказу…

— Каширин помялся, потом сказал: — А мне разрешите ключи сдать. Хочу со склада податься.

— Чем же там плохо?

— Лучше водовозом на кухне. По крайней мере, почётное занятие. И повар приглашает, надеется на меня.

— Чудак ты, Каширин! Ну чем тебе плохо на складе? Тихо. Не дует. Не каплет над тобой. Пешком ходить много не приходится. Я тебя нарочно послал туда, на спокойную жизнь.

— Хороша спокойная жизнь! То с одним старшиной поругаешься, то с другим. Вчера тыловой крысой обозвали, сегодня — интендантской душой.

А мне в интенданты записываться никак нельзя. Сами знаете, товарищ майор.

— Ну что же, сдавай склад старшине! — сказал Жерновой устало. — С твоим характером там не усидеть.

Каширин видел, что майор им недоволен, но старался об этом не думать. Важно, что разрешение получено и можно распрощаться со складом.

Повар и в самом деле усиленно тянул Каширина к себе в помощники.

— Пешего хождения или тем более беготни у водовоза нету, — уговаривал повар. — Вприсядку пускаться вокруг котла тоже не нужно. Так что нога тормозить не будет.

Повару льстило, что в помощниках у него будет состоять человек, знаменитый в полку. Кроме того, ему надоело возиться с водовозом Батраковым: тот всегда носил в кармане три индивидуальных пакета, а когда уезжал по воду, бледнел от страха.

За опушкой леса протекал ручеёк, но вода в нём была не питьевая — с какой-то противной горечью и запахом гнили. Оставался родник вблизи берега Шешупы, на переднем крае.

Родник бил у восточного подножия холма, но дорога туда просматривалась, и иной раз фашисты стреляли по водовозу из миномётов. Трусоватый Батраков ездил той дорогой только ночью, а днём приставал ко всем с просьбой экономить воду. Каширин успевал сделать за ночь несколько рейсов к роднику, но перед рассветом обычно собирался туда ещё раз.

— Слезай с бочки, Григорий Иванович, — сказал однажды повар. — Хватит на сегодня, слезай. У меня ещё со вчерашнего дня полный бак.

Каширин подобрал верёвочные вожжи, но остался сидеть на облучке и сказал:

— Куда её, вчерашнюю? Разве на стирку? Лучше я тебе свежей воды привезу, про запас.

— А обратно? Рассвет теперь торопливый.

— Пусть! — сказал Каширин и при этом лукаво подмигнул, хотя повар в полутьме не мог ничего увидеть. — Не много фрицы против солнышка заметят. В это время их наблюдатели — как слепые котята. Дорога-то моя оттуда — прямо на восток!

Повар недоверчиво покачал головой, но спорить не стал.

Новый водовоз отрыл окоп на восточном склоне холма.

Он подъезжал к роднику, набирал воду, потом заводил свою кобылу Осечку в укрытие, как в стойло, а сам лез наверх в траншею к стрелкам. Траншея тянулась крутой дугой чуть пониже гребня холма. Каширин, приняв по возможности бравый вид и стараясь не прихрамывать, торопливо проходил в северный конец траншеи.

Каширин устраивался в траншее так, чтобы солнце вставало прямо за его спиной. Фашисты в час восхода сменяли караулы и завтракали. Они сновали по ходу сообщения пригнувшись, но нередко то тут, то там показывалась на мгновение голова в пилотке чужого покроя.

Каширин долго наблюдал за небольшой копной соломы на том берегу Шешупы, левее пограничного столба. Ну какой крестьянин оставит копёнку, когда рядом высится большая копна? Два дня Каширин присматривался, а на третье утро решил действовать.

Первой зажигательной пулей он поджёг солому. «Подходяще горит немецкая солома!» — весело заметил Каширин. Второй пулей подстрелил снайпера, который прятался в соломе и выскочил из горящей копны.