Евгений Захарович Воробьев - Тринадцатый лыжник

«Тринадцатый лыжник» [Картинка № 14]">
Провод тянулся от шеста к шесту, затем связывал ёлочки на опушке. Провод походил на толстый белый канат: сухой пушистый снег осел на нём.

Устюшин бежал, а мины по-прежнему рвались, будто догоняя его. Воздух словно дымился от близких разрывов. Снег белыми облачками падал с елей, обнажал хвою. С посвистом летели осколки. Пахло горелой землёй. На снегу чернели круглые выбоины.

Устюшин пробежал не меньше двух катушек провода, прежде чем обнаружил место обрыва. Вот он, конец провода, безжизненно повисший на молоденькой ёлке. А где другой конец? Он лежал где-то на земле, его уже присыпало свежим снежком, и не сразу удалось разыскать. Сейчас Устюшин «сведёт концы с концами» и побежит обратно в спасительный блиндаж, подальше от осколков.

Однако вот неприятность — больше метра провода вырвало миной и отшвырнуло куда-то в сторону. Соединить концы провода никак не удавалось. Не хватало этого злополучного метрового обрывка! А запасной катушки у Устюшина с собой не было. Как же быть? Батарея-то ждёт! И «Днепр» ждёт! Устюшин знал, что сегодня в любую минуту может прозвучать по телефону сигнал «444», секретный сигнал к наступлению, и горе горькое, если их «Алтай» не отзовётся на гортанный голос майора Балояна.

Устюшин снял варежки, взял в правую руку один конец провода, левой рукой дотянулся до провода, который теперь валялся на снегу. Концы были оголены от изоляции и кусались на морозе.

Человеческое тело, как известно, проводник электрического тока. Вот он и включился в линию.

Как удачно, что у них на батарее старшина не успел обуть связистов в валенки; как хорошо, что подмётки у него резиновые!

Он стоял, широко раскинув руки. Стоял, потому что не хватало провода. А прилечь или присесть на снег нельзя: как бы не заземлить всю линию…

Конечно, можно поднатужиться и ещё сильнее потянуть концы провода на себя. Но тянуть изо всех сил Устюшин боялся — ещё оборвётся. И до поздней ночи, пока не отгремел бой, во весь рост стоял Устюшин на опушке леса, среди молоденьких ёлок, посечённых осколками; немало свежих хвойных веток и веточек легло вокруг на снег.

Когда слышался зловеще нарастающий звук мины, Устюшина охватывало жгучее желание бросить концы натянутого провода и припасть к земле, уткнуться лицом в сухой снег, вдавиться в него как можно глубже. Но всякий раз он унимал дрожь в коленях, выпрямлялся и оставался на месте. В правой руке, окоченевшей от холода и усталости, Устюшин держал «Днепр», в левой — «Алтай».

Тёплые варежки лежали на снегу, у его ног.

ВОДОВОЗ

Первое письмо от Григория Ивановича Каширина пришло в полк спустя месяц после его ранения.

«Товарищ майор, — писал Каширин. — В первых строках моего письма докладываю Вам обстановку. Обстановка в палате благоприятная. Маскировка в белый цвет полная, имеются даже занавески».

Заканчивалось письмо обещанием быстро поправиться и вернуться в полк.

Прочитав письмо, майор Жерновой недоверчиво покачал головой. Он вспомнил, как Каширин с землистым лицом и серыми, почти чёрными губами лежал на носилках: он был тяжело ранен в бедро и голень. Раненые, когда пишут из госпиталя, часто обещают быстро поправиться. Если им верить, они и в госпиталь-то попали по недоразумению.

От Каширина долго не было ни слуху ни духу, как вдруг он предстал перед майором собственной персоной.

— Сержант Каширин из госпиталя прибыл! — лихо отрапортовал он.