Пётр Павлович Гаврилов - Пионеры на море

Петр Гаврилов ПИОНЕРЫ НА МОРЕ

ПО СОЛНЕЧНЫМ РЕЯМ!

Непрерывно шел дождь. Мелкой рябью подергивал реку, шуршал в скупой зелени, барабанил по палубе аккуратного крейсера, по спинам моряков. Почернелый и намокший кормовой флаг уныло повис. Потускнели медные начищенные части корабельных приборов. Злой, порывистый ветер развевал дождевую пелену, холодил брызгами лица людей, гудел в такелаже, парусил одежду, выл в проходах, нагоняя раздражение и мысли о теплой печке.

Советский крейсер «Коминтерн» лихорадочно готовился к первому походу в чужие страны.

Крейсер торопился уйти от холодных дождей Архангельска к лучезарному Средиземью, к пальмам Коломбо, к обезьянам Сингапура, — в Александрию, в Аравию, в Китай. Поэтому-то и бегала команда, сломя голову, не обращая внимания на дождь и слякоть, работала, распевая песни без-умолку.

Тяжелые стальные тросы, раздирающие кожу на руках, скользкие от дождя снаряды, пулеметы, ящики, канаты, — все с прибауткой бежало быстрой лентой под ловкими матросскими руками.

Вечером пробовали машину. Дымок потянулся из трубы неуверенной струйкой и через секунду забил черными упругими клубами. Винты, пущенные в ход, заурчали под кормой, подняли водяную пену, песок и камешки со дна. Радостно вздрогнул крейсер, туго натянулись швартовы^[1].

Словно сговорясь с винтами, песня взметнулась к хмурому серому небу.

Мы, дети заводов и моря, упорны,

мы волею нашей — кремни,

не страшны нам, юным, ни бури, ни штормы,

ни серые страдные дни.

Вперед же по солнечным реям…

На мостике крейсера стояли командир и комиссар. По их широкополым зюйдвесткам^[2] барабанил дождь. Топорщились седые усы командира, шевелилось жесткое лицо комиссара, улыбались тонкие губы, подтягивая песне.

На фабрики, шахты, суда…

По всем океанам и странам развеем

мы красное знамя труда!

Комиссар свесился с мостика и, заглушая песню, крикнул вниз:

— Товарищи, завтра уходим! В три! Поздравляю и благодарю от имени командующего.

Его слова потонули в громком «ура» команды. Полетели вверх зюйдвестки, откуда-то появился гармонист. Под дождем и ветром отплясывал трепака лихой паренек, радуясь скорому отходу. Где-то внизу крейсера, в нижних палубах, заглушенно заиграла труба:

Та-та-а… Бери ложку, бери бак,

ложки нету, ешь так. Та-та-а…

Надувшаяся до синевы физиономия высунулась из люка. Окончив занозистой руладой, горнист, ухмыляясь, крикнул:

— Шамать, братишки! На первое борщ, на второе каша, на третье носом об стол!

Моряки кубарем скатывались в люк, снимали мокрое платье, звенели посудой, втягивали носом ароматный запах варева.

Через полчаса переливчатый храп несся из кубриков. Зажигались ночные огни, отражаясь бойкими дрожащими змейками в черной воде. Вахтенные дремали, опершись на винтовку, грезя о заморских странах.

МЕДВЕДИ НЕ РАЗГОВАРИВАЮТ

Под старой баржей, прогнившей и дырявой, послышался заглушенный шепот:

— Миш! А Миш! Пойдем, что ль? Слыхал? Завтра уходят. Часовой, вон гляди, как носом клюет. Смотри, во, во!

Кудлатый рыжий Гришка расталкивал свернувшуюся фигурку и смеялся тихим смехом.

Был Гришка веснущатый, будоражный и порывистый. Курносый нос его задорно поглядывал вверх, большие губы постоянно смеялись, и серые глаза, разведывая, бегали по сторонам. Руки у Гришки были не по росту длинны. Весь он, вертлявый, подвижной, сильно смахивал на веселую обезьяну.

Фигурка спящего была меньше, нежней. Черноволосый приятель Гришки зябко вздрагивал, хныкал и пытался опять заснуть.

— Продрог я, Гриша… А-в-в! Спать хочется и есть тоже!

— Да ну же, барчук!.. Вставай! На вот, ешь!

Гриша протянул дрожавшему приятелю кусок колбасы и завалявшийся в кармане ломоть черного хлеба. Маленькая рука жадно схватила еду. Сидя на корточках, Гриша рассеянно глядел на приятеля, глотая непрожеванные куски.

--">