Михаил Михайлович Дунаев - Православие и русская литература в 6 частях. Часть 3 (II том)

получают. Скажи ты мне, у многих ли крепостные на жалование?»⁷. И была права: случай, действительно, редчайший. Кормить, обувать, одевать, одаривать деньгами — это ей было понятно. Но что крепостной человек — тоже человек, и может страдать не только физически, а и нравственно — этого постигнуть ей не было дано. И поэтому, например, когда у любимой её горничной Агаши родилась дочь, Варвара Петровна вполне логично рассудила, что младенец станет отвлекать служанку от забот о барыне, — и распорядилась отослать девочку подальше от матери. Или знаменитая история, описанная Тургеневым в «Муму». Она не была выдумана писателем, только глухонемого дворника в жизни звали не Герасимом, а Андреем. По распоряжению Варвары Петровны была утоплена маленькая собачка, единственная привязанность одинокого человека. Особенная жестокость неосознанно проявилась в том, что собаку должен был утопить сам Андрей-Герасим. Так что же: барыня совершила это по особой склонности к злодейству? Нет, она даже любила своего дворника. Но терпеть не могла собак. А то, что этот человек может страдать, — не только она, но и никто из окружавших её даже и не подозревал. «Мы все даже внимания не обратили», — с наивным простодушием призналась, например, В.Житова, которая жила воспитанницей в доме Варвары Петровны. Нужно было появиться художественному произведению, чтобы люди вдруг прозрели: на их глазах совершилась величайшая несправедливость, разыгралась подлинная трагедия. (Мы же поразмышляем попутно об особых возможностях искусства и об особенностях эстетического осмысления бытия.)

Мать и сын как будто на разных языках разговаривали: он ей про человеческое достоинство, а она ему про жалование. Он призывает, говоря о крепостном человеке: «Дай ты ему только сознание того, что он человек, не раб, не вещь»⁸, — а она все призывы мимо ушей пропускает. Он спорил, по сути, не с нею, а с устойчивым всеобщим заблуждением, которому она следовала не рассуждая. Вскоре ему предстояло выступить на борьбу с устоявшимся предрассудком перед всем обществом. Матушку же он так и не убедил. Последние годы её жизни были отягчены серьёзными размолвками между нею и сыновьями. Она исходила тоскою в одиночестве, медленно угасая в своей надрывной неуступчивости, в непрощении их непокорности. Когда она умирала, то велела в соседней комнате играть весёлые польки. Также штрих к её религиозности. Вся изломанность её натуры сказалась в одной дневниковой записи, которую сын прочитал уже после смерти матери (а затем дневник уничтожил согласно воле покойной): «…детки мои! Простите меня! И Ты, Господи, тоже прости меня, ибо гордыня, этот смертный грех, всегда была моим грехом!»

…Ибо начало греха — гордость…» (Сир. 10, 15).

Поразителен облик этой женщины, со всеми её противоречиями, изломанностью, надрывами, самодурством, с её ущербной деспотической любовью, с её тоской и страданиями. Всю жизнь она мучилась одиночеством — и так и не сумела преодолеть его, принося страдания ближним своим. Пожалуй, нет ничего странного в том, что лишь отдельными штрихами обозначил Тургенев её характер в некоторых своих произведениях: чтобы представить его во всех изломах, нужен был пронзительный анализ Достоевского, а не мягкий изящный талант её сына. И необходим был религиозный анализ этой жизненной трагедии, ибо только в отступлении души человеческой от Бога единственно можно обнаружить все причины совершившегося.

«Начало гордости — удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца его…» (Сир. 10, 14).

Но Тургенев был, кажется, далёк от сознавания того.

Отец также оказал некоторое нравственное воздействие на становящийся характер будущего писателя. Если в матери Тургенев мог наблюдать те душевные качества, какие не могли не отталкивать его, то в отце он узрел некий идеал, следовать которому он, скорее всего бессознательно, стремился всю жизнь, хотя и не вполне успешно. От отца унаследовал писатель начатки индивидуалистического своеволия — ставшего его мукою из-за ощущаемой невозможности обладать им в полноте. В тяге к своеволию сосредоточились все противоречия внутренних борений писателя и его героев, ибо само своеволие мыслилось автором Базарова как основа гордынного самоутверждения человека, его самоценности и самодостаточности.

В повести «Первая любовь» Тургенев дал великолепный портрет своего отца: «Я не видел --">