Михаил Михайлович Дунаев - Православие и русская литература в 6 частях. Часть 3 (II том)

сама обстановка лутовиновского дома, где властвовали ложь, лицемерие, деспотическое самодурство, внушала отвращение детской душе. «Я родился и вырос в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощёчины и пр…. — писал Тургенев. — Ненависть к крепостному праву уже тогда жила во мне» (1, 8).

Варвару Петровну и власти побаивались. Местному становому (полицейскому чиновнику) запрещалось подъезжать к лутовиновскому дому с гремящим колокольчиком, так что приходилось за две версты подвязывать его под дугою: иначе могли и в шею вытолкать. А ведь перед ним трепетали даже иные дворяне — из мелких, конечно. Да что становой… Однажды будучи не в настроении, она запретила священнику пасхальное богослужение в усадебном Спасском храме, то есть своей волею отменила у себя во владениях главный праздник Православной Церкви. Нетрудно догадаться о характере её религиозности и о том отношении к религии, которое установилось в этой семье и которое Тургенев впитывал с детских лет. О многом можно судить и по незначительным, на поверхностный взгляд, косвенным деталям. Стоит натолкнуться вниманием на фразу «…еле живой дьячок вышел из кухни, с трудом раздувая ладан в старом медном паникадиле» (7, 265), — чтобы понять: написавший это плохо знал церковный обиход, иначе не путал бы кадило с пани-кадилом. Подобные промахи порою у Тургенева встречаются.

Мать, разумеется, желала своим детям счастья. Но принадлежала Варвара Петровна к тому распространённому типу любящих матерей, которым кажется, будто они лучше знают: что для их детей хорошо, а что плохо — в житейском смысле. Такие матери почти не ошибаются, если имеют дело с натурами заурядными, покорными, лишенными живого воображения. Однако всякое отклонение от среднего уровня неизбежно приводит к столкновению противоположных стремлений, воль, характеров. У Варвары Петровны были твёрдые намерения относительно будущего своих детей. Намерения эти соответствовали тому устойчивому стереотипу, по которому счастье человека основывается на большом состоянии, служебной карьере, выгодной женитьбе. Дети Варвары Петровны её деспотическим требованиям не подчинялись. С ранних лет более всего ненавидел Тургенев деспотизм, насилие над волей, унижение достоинства человека — и в ненависти своей был твёрд. В мемуарной и биографической литературе общим местом стали рассуждения о его мягкости, уступчивости, нерешительности. Рассуждения как будто и справедливые. Но вот однажды, шестнадцатилетним мальчиком, он вышел с ружьём на защиту безвестной крепостной девочки Лушки, когда Варвара Петровна распорядилась продать её, разлучив с родителями. «Стрелять буду», — твёрдо заявил он пришедшим исполнять волю барыни — и заставил-таки их отступить. Но в такой твёрдости, в таком неприятии насилия над индивидуальной волею, в ненависти к ущемлению свободы — обнаруживается и духовная опасность: тут есть некая трудноуловимая черта, переступлением которой всякое благое намерение оборачивается своею противоположностью. Безблагодатная абсолютизация своеволия, человеческой самости, индивидуализма — неизбежна при внехристианском восприятии и осмыслении любых самых благих душевных движений. Религиозные же потребности в доме Варвары Петровны, можно догадываться, не поддерживались и не воспитывались. Вспомним тургеневское признание о предпочтении им сатаны — сознаем: оно, предпочтение это, в изначально добрых побуждениях зародилось, в неприятии самодурства. Правда, столкновения сына с матерью обрели не религиозную, но социально-психологическую, нравственную окраску. Трагедия матери заключалась в том, что в ней её сын видел самые отвратительные для него человеческие черты — а она не понимала того. Тут нужно сделать существенную оговорку. Варвара Петровна представляется порою по некоторым описаниям чуть ли не как вторая Салтычиха — а это упрощает и искажает её образ. Особенной-то злодейкой она не была, просто разделяла то общее убеждение, что «крепостной человек — не человек, а предмет, который можно передвигать, разбивать, уничтожать»⁶, — такой упрёк высказал ей однажды Тургенев.

Несправедливости она совершала не по злобе, а по наивной убеждённости в собственном на то праве. О людях же своих по-настоящему заботилась. И перед сыном оправдывалась совершенно искренне: «Моим ли людям плохо жить? Чего им ещё? Кормлены прекрасно, обуты, одеты да ещё жалование --">