В. И. Баранов - Алексей Толстой и его «эмигрантский» цикл

А. Толстого, опубликованных вскоре после возвращения в Советскую Россию, была его повесть «Похождения Невзорова, или Ибикус». Спустя годы К. Чуковский сетовал, что критика как-то не обратила на неё поначалу внимания. А между тем, утверждал маститый знаток литературы, написан «Ибикус» с удивительным чувством внутренней свободы и артистизмом. И вправду, читаешь повесть, и словно человек, отлично владеющий искусством устного повествования, рассказывает о только что происшедшем с ним самим или его давними знакомыми.

Между тем в «Ибикусе» дана не только история трагикомических метаний определённой разновидности так называемого «маленького человека», но и с калейдоскопической скоростью возникают меняющиеся картины петербургской окраины, московских артистических кафе, вокзальной сутолоки в Курске, усадебного быта под Харьковом, благополучия и роскоши Дерибасовской в Одессе, турецкого карантина в Константинополе…

В центре всей этой исключительно пёстрой картины — фигура конторщика Семёна Ивановича Невзорова, человека поначалу незаметнейшего.

«Семён Иванович,— нужно предварить читателя,— служил в транспортной конторе. Рост средний, лицо миловидное, грудь узкая, лобик наморщенный. Носит длинные волосы и часто встряхивает ими. Ни блондин, ни шатен, а так — со второго двора, с Мещанской улицы».

Это скорее не портрет, а сознательный уход от портретной характеристики. Портретировать-то нечего! Перед нами сама безликость! И не случайно прохожие постоянно путали его на улице с кем-то другим, на что Семён Иванович не без некоторого даже достоинства замечал: «Виноват, вы обмишурились, я — Невзоров».

Очень не хочется Невзорову, чтоб его спутали с кем-то! В нём жило маленькое, не удовлетворённое жизнью «я», которое ждало времени, чтобы расправиться, подобно пружине, размахнуться пошире…

Удивительную череду превращений проходит Невзоров, становясь то графом Симеоном Иоанновичем Невзоровым, то французским контом Симон де Незор, то греком Семилапидом Навзараки. С одной стороны, он очень легко отказывается от себя во имя чего-то «большего», чем он есть. С другой стороны, какие бы ни происходили с ним изменения, он остаётся самим собой, лелея и пестуя в себе крошечное «я» мещанина. Обнаруживая поразительную цепкость и живучесть, Невзоров начинает предъявлять к жизни всё более и более высокие требования. В итоге он возомнил себя господином Мира, императором Ибикусом первым!

Скажут: зачем копаться в клинических аномалиях?

Не так-то всё это просто, и как было бы легко решать многие проблемы, если бы всё сводилось к казусу, индивидуальному случаю. Увы, ⅩⅩ век, едва расхлебав котёл второй мировой войны, заварил столько новых, невиданных дотоле проблем, что ему могла бы позавидовать едва ли не вся предыдущая история. И разве не по формуле «из грязи в князи» действовал бесноватый ефрейтор, выкрикивающий в пропитанных сигарным дымом пивных Мюнхена бредовые идеи коренного превосходства арийцев над другими нациями и господства Германии над всем миром? Напомним, что первые шаги Гитлера к власти, сопровождавшиеся различного рода демонстративными заявлениями, во многом предваряли «Ибикуса».

Рассказ «Древний путь» — совсем иной вариант путешествия. В нём находит отражение характерная для творчества А. Толстого проблема исторических судеб культуры. Его герой, смертельно больной французский офицер Поль Торен, возвращающийся из России на родину, совершает путешествие не только в пространстве, но и в историческом времени. Проплывая вновь «древним путём» — Геллеспонтом, Поль пытается постичь внутренний смысл движения истории. Мысленно перелистывая её страницы, Торен мучительно думает о закономерном и случайном, об исторически разумном и преходящем.

Поток сознания неумолимо влечёт Торена к выводу о том, что нельзя силой заставить народ отказаться от того нового пути, который он избирает.

Элегическая рассудительность внутренних монологов Поля Торена резко контрастирует с реальностью пароходного быта, c броскими деталями, при помощи которых писатель комически снижает образы эмигрантов («седоватый кукиш прически» у старшей представительницы покинувшего родину семейства). Особенно выразительны сцены, показывающие жизнелюбие зуавов, отказавшихся

--">