Ипполит Федорович Богданович - Избранные произведения

животов,

И хлеба, и скотов.

Бывали там соседи

И злы и алчны так, как волки иль медведи:

Известен Ликаон,

Которого писал историю Назон;^[6]

Известно, где и как на самом деле он

За хищные дела и за кривые толки

Из греческих царей разжалован был в волки.

Но тот, о ком хочу рассказывать теперь,

Ни образом своим, ни нравом не был зверь;

Он свету был полезен

И был богам любезен;

Достойно награждал,

Достойно осуждал;

И если находил в подсудных зверски души,

Таким ослиные приклеивал он уши,

Иным сурову щеть, с когтями в прибыль ног,

Иным ревучий зев, другим по паре рог.

От едкой древности, котора быль глотает,

Архива многих дел давно истреблена;

Но образ прав его сохранно почитает

И самый поздний свет, по наши времена.

Завистным он велел, как вестно, в том труждаться,

Чтоб счастие других

Скучало взорам их

И не могли б они покоем наслаждаться.

Скупым определил у золота сидеть,

На золото глядеть

И золотом прельщаться;

Но им не насыщаться.

Спесивым предписал с людьми не сообщаться,

И их потомкам в казнь давалась та же спесь,

Какая видима осталась и поднесь.

Велел, чтоб мир ни в чем не верил

Тому, кто льстил и лицемерил.

Клеветникам в удел

И доносителям неправды государю

Везде носить велел

Противнейшую харю,

Какая изъявлять клевещущих могла.

Такая видима была

Не в давнем времени, в Москве на маскараде,^[7]

Когда на масленой, в торжественном параде,

Народ осмеивал позорные дела.

И словом,

В своем уставе новом

Велел, чтоб обще все злонравны чудаки

С приличной надписью носили колпаки,

По коим их тогда скорее узнавали

И прочь от них бежали.

По доброму суду, устав сей был не строг

И нравился народу,

Который в дело чтить не мог

Старинную дурную моду,

Когда людей бросали в воду,

Как будто рыбий род,

По нескольку на всякий год.

Овидий, лживых лет потомственный писатель,

Который истину нередко обнажал,

Овидий, в самой лжи правдивых муз приятель,

Подробно описал,

У греков как дотоль бывали казни часты.

Преобращенные тогда в быков Церасты,

Цекропов целый род, за злобу и обман,

Во стадо обезьян,

Льстецы, за низость душ, в лягушки,

Непостоянные ― в вертушки,

Болтливые ― в сорок,

Жестокосердые ― во мраморный кусок,

Тантал, Сизиф и Иксиона,

За алчну злобу их,

На вечной ссылке у Плутона,

И множество других

Почли бы все себе за милость и за ласки,

Когда бы только царь,

Дурную в свете тварь

Рядя в дурные маски,

Наказывал стыдом.

Такая нова власть, без дальней людям казни,

Держала всех в боязни;

И добрый царь притом

Друзей из доброй воли

Откушать хлеба-соли

Зывал в свой царский дом.

О, если б ты, Гомер, проснулся!

Храня твоих героев честь,

Которы, забывая месть,

Любили часто пить и есть,

Ты б, слыша стих мой, ужаснулся,

Что, слабый будучи певец,

Тебе дерзнул я наконец

Подобиться, стихов отец!

Возможно ль изъявить достойно

Великолепие пиров

У царских греческих дворов,

О коих ты писал толь стройно?

Я только лишь могу сказать,

Что царь любил себя казать,

Иных хвалить, иных тазать,

Поесть, попить и после спать.

А за такое хлебосольство,

И более за добрый нрав,

От всех соседственных держав

Явилося к нему посольство.

Особо же он был отличен из царей

За то, что трех имел прекрасных дочерей.

Но солнце в красоте своей,

Когда вселенну освещает,

Луну и звезды помрачает, ―

Подобно так была меньшая всех видней,

И старших сестр своих достоинства мрачила,

И розы красоту, и белизну лилей,

И, словом, ничего в подобном виде ей

Природа никогда на свете не явила.

Искать приличных слов

К тому, что в множестве веков

Блистало толь --">